| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 13.02.2013, 21:54 | Сообщение # 1 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 291
Статус: Offline
| Федор Раскольников
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
В бывшем архиве Политбюро ЦК КПСС находятся три общие тетради революционера, дипломата, литератора Федор Федоровича. Раскольникова (1892 – 1939) с воспоминаниями, написанными в 1938 году, после того как он решил не возвращаться в Советский Союз. Это историко-литературные записки (среди них и предлагаемый ниже очерк о Есенине) не заключают в себе ни политических выпадов против тогдашней советской системы, ни опасных для нее «тайн». Почему же в таком случае тетради Раскольникова оказались в самом потаенном архиве страны?
В 1964 году, когда Федор Федорович был реабилитирован посмертно, его вдова Канивез-Раскольникова с дочерью впервые приехали в Москву. Муза Васильевна передала безвозмездно архив мужа в ЦГАЛИ. А далее было так. Ознакомившись с только что обретенными бумагами бывшего «врага народа», писательское руководство обнаруживает в них нечто такое, что, по их мнению, должно храниться не в фондах сравнительно доступного ЦГАЛИ, а подальше от досужих глаз. Из архива Раскольникова спешно изымаются отпечатанные на машинке «Открытое письмо вождю», статья «Как меня сделали врагом народа», вполне безопасные те самые три тетради и ряд других документов. А затем все изъятое по инициативе секретаря Союза писателей К. Федина отсылается Н. С. Хрущеву: «Учитывая особый характер этих документов и их несомненно политическое значение, - с верноподданнической опаской докладывает Федин Никите Сергеевичу 12 сентября 1964 г., - я при этом пересылаю их в Ваше распоряжение»…
Судьба подаренного литнаследия была решена на много лет вперед. И лежало бы оно невостребованным вплоть до августовских событий, если бы Муза Васильевна предусмотрительно не оставила при себе копии многих документов (в том числе и тетрадных записок). Они-то вместе с материалами, не изъятыми в свое время из ЦГАЛ бдительными писателями, и послужили основой сначала для газетных публикаций, а затем и для книги «Ф. Раскольников. О времени и о себе», изданной в 1989 году. Очерк о Есенине остался по каким-то причинам до сих пор неопубликованными.
(Публикацию подготовил Ю. Мурин)
В первую зиму после Октябрьской революции, в доме армии и флота, что на углу Кирочной и Литейного, состоялся обычный в ту пору митинг на тему: «Казачество и советская власть». Митинг был созван казачьей секцией Петроградского Совета. Огромный нетопленный зал был набит казаками с красными лампасами на синих шароварах и в высоких папахах набекрень, из-под которых выбивались на лоб густые и длинные чубы.
После моего доклада председатель объявил:
- Слово имеет товарищ Рюрик Ивнев. (1891 -1981, поэт, прозаик, переводчик)
Хромая и опираясь на палочку, узкоплечий оратор вышел на авансцену и, щурясь от света ослепительных лампочек рампы, очень тонким, почти визгливым голосом нараспев прокричал несколько слов о казаках и революции. В то время как его правая рука опиралась на палку, левая оживленно размахивала лорнетом.
Когда митинг кончился, Рюрик Ивнев подошел ко мне и, махая изящно сложенным лорнетом, приятно картавя, с томной манерностью предложил поехать к Сергею Есенину.
- Он живет недалеко отсюда. К тому же под Вами ходит машина,- с улыбкой добавил он.
Сергея Есенина я знал как поэта. Но мне было некогда, я торопился куда-то на другой митинг и с вежливой благодарностью отклонил приглашение Ивнева.
Прошло два года. Однажды зимой, во время приезда с фронта, я зашел в книжную лавку имажинистов. В запыленной витрине были расположены роскошные издания, толстые книги по истории искусства, «Леонардо де Винчи» Волынского и стихи.
За длинным прилавком холодной и сумрачной лавки Есенин и Мариенгоф, (1897 -1962, поэт, один из основателей и теоретиков имажинизма) от безделья развлекались странной игрой: они бросали в воздух бумажки, на которых были написаны какие-то слова, ловили и читали вслух надписи на пойманных клочках бумаги.
Есенин подбрасывал и ловил имена существительные, а долговязый Мариенгоф глаголы. Когда попадались смешные словосочетания, они оба дружно и заразительно хохотали. Я прервал игру и попросил нужную мне книгу. Похлопывая руками в толстых шерстяных варежках, Есенин запросил дорогую цену. Не торгуясь, я расплатился и вышел из темноты лавки на свежий морозный воздух Москвы.
В начале 1924 года, в наркоминдельский особняк на Штатном переулке, где я тогда жил, шумно и порывисто, как ветер, влетел Рюрик Ивнев и, не снимая пальто с меховым воротником, вытащил из бокового кармана сложенную вдвое тонкую тетрадку выстуканных на машинке стихов. Это был цикл новых стихотворений Есенина – «Москва кабацкая».
В том же 1924 году я встретился с Есениным на Воздвиженке, в квартире Вардина, где он одно время жил и писал «Песнь о великом походе». Приходя домой, Вардин снимал пиджак и вешал его на спинку стула.
С серьезной теплотой ухаживала за Есениным, как за ребенком, Анна Абрамовна Берзина, часто бывавшая у Вардина. Есенин с благодарностью глядел на нее: он так ценил внимание и ласку.
По вечерам, за бутылкой красного «Напареули» Есенин по просьбе хозяина и гостей читал новые стихи. Он декламировал всегда сидя, без театральной аффектации, тихо, с грустью и задушевностью, свойственными ритму и содержанию его стихов. Когда его хвалили, он искренне улыбался широкой, детской улыбкой и со смущением встряхивал густой копной вьющихся желтых кудрей.
Ясные голубые глаза сияли от радости. Несмотря на славу, Есенин был падок на комплименты. Он особенно дорожил похвалой тех людей, к мнению которых прислушивался.
В конце 1924 года, когда я в первый раз был назначен в редакцию «Красной нови», мне постоянно приходилось спорить с моим редактором А.К. Воронским. Он надсмехался над стихами Есенина.
- Вот почему, «задрав штаны, бегу за комсомолом» и «Давай, Сергей, за Маркса лучше сядем»?..
Вы подумайте, Сергей Есенин и Маркс… Ну что может быть между ними общего.
Я горячо защищал Есенина.
Последний раз я видел Есенина поздней ночью, на углу Тверской и Малого Гнездниковского переулка. Я возвращался с какой-то вечеринки. Моей попутчицей была Анна Абрамовна Берзина. Вдруг из кабака вышел «проветриться» Сергей Есенин. Он был без шапки, говорил, захлебываясь словами, плаксивым голосом обиженного ребенка. Он жаловался на травлю критики, обвиняющей его в упадничестве, на резкие нападки журнала «На посту».
Я стал уверять, что его ценят, как поэта, и, критикуя, хотят помочь ему уверенно перейти к бодрой лирике, мотивы которой уже звучат в некоторых его стихах. В частности, я упомянул о прекрасном отношении к нему редактора «На посту» Вардина.
В день похорон, в Троицких воротах Кремля, у будки дежурного красноармейца, проверявшего пропуска, я встретил Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича. Скрипя по снегу новыми калошами, раскрасневшийся от мороза Бонч взволнованно сказал мне:
- Иду на похороны Есенина. Ведь это величайший поэт со времен Пушкина.
Вскоре после гибели Есенина Мариенгоф написал воспоминания о нем: «Роман без вранья». Ленинградское отделение Госиздата попросило меня написать предисловие. Я прочел рукопись, но от предисловия отказался. Мне показалось, что это не «Роман без вранья», а вранье без романа.
Рюрик Ивнев
ЕСЕНИН и РАСКОЛЬНИКОВ
(Неопубликованные воспоминания из архива поэта)
Гостиница «Люкс» на Тверской. Около восьми часов вечера мы подошли к одному из номеров четвертого этажа. Постучали. Ответа не последовало…
-Разве так стучат! – воскликнул Сергей.
- Иначе не умею! – Я рассердился. – Не нравится, стучи сам.
- Если я начну стучать – дверь треснет, - улыбнулся Есенин. – Ты мне скажи, как было дело? Он действительно хотел меня видеть?
- Я уже десять раз говорю об этом: встретился он мне сегодня утром на Тверской и спрашивает: «правда, что вы близко знаете Есенина?» Я отвечаю: «Это мой друг». Он обрадовался, улыбнулся и сказал: «В таком случае у меня к вам большая просьба. Познакомьте меня с ним. Я так люблю его стихи. Хочется посмотреть, каков он. Приходите сегодня вечером часов восемь вместе с ним… А ты хочешь, чтобы я привел тебя в три часа и сказал: «Здравствуйте, мы пришли к вам обедать», - так, что ли?
Есенин засмеялся.
- Ну ладно, тогда постучу я. – И забарабанил так, что через минуты две дверь приоткрылась и показалась голова Федора Федоровича Раскольникова.
Увидев меня, он догадался, что рядом Есенин, и широко распахнул дверь.
- Простите меня, грешного. Задремал, а потом и заснул крепким сном.
- А вот Сережа так громко стукнул в дверь, что вы проснулись. Знакомьтесь: это и есть тот знаменитый поэт, которого вы любите и которого просили представить перед очи свои.
Раскольников обнял Сергея.
- Так вот вы какой! Я вас таким и представлял. Именно таким. Разве чуть-чуть повыше.
- Какой уж есть, не обессудьте, - шутливо проокал Есенин.
- Ну располагайтесь в моих апартаментах. Других нет. С трудом нашел эту комнату. А вот и дары природы, которыми я в данный момент располагаю. – Он указал на яблоки. – Что касается напитков, то могу предложить абрикосовый сок.
Раскольников, недавно «выпущенный» из Англии, где находился на дипломатической работе, был в ореоле романтической славы. Держался просто и естественно, очаровывал не только умом, но и обаятельной внешностью. С дружелюбием и доброжелательным любопытством всматривался в улыбающееся лицо Сергея, который не мог скрыть удовольствия, что «сам» Раскольников заинтересован им и восхищается его стихами. Мне было понятно, что они так быстро нашли общий язык. Не было и тени стеснения, какое бывает при первом знакомстве. Через несколько минут все говорили, будто давно знали друг друга.
Раскольников попросил Есенина прочесть новые стихи. Сергей не отказывался. Он поднялся с кресла, прошелся по комнате, чуть не задев ломберный столик, улыбнулся, отошел от него подальше и начал читать:
Свищет ветер под крутым забором,
Прячется в траву.
Знаю я, что пьяницей и вором
Век свой проживу…
Федор Федорович слушал внимательно. На его выразительном лице отражалось ничем не скрываемое восхищение. Стихи были прекрасны.
Мы начали пить абрикосовый сок. Раздался стук в дверь. В комнату вошел молодой человек, словно сошедший с революционного плаката.
- А, Щетинин! – воскликнул радостно Раскольников. – Заходи, заходи! Знакомься – поэты Сергей Есенин и Рюрик Ивнев, А это – фронтовой товарищ, неугомонный Санька Щетинин – гроза контрреволюционеров и бандитов, да и сам в душе бандит, - засмеялся Раскольников. – Только бандит в хорошем смысле слова.
Щетинин подошел к столу, взял бутылку с остатками абрикосового сока и вылил в полосатую чашку. Затем медленно опустил руку в карман шаровар и извлек большую бутыль водки…
Я поежился. Мне показалось, что сейчас начнется попойка, а у меня врожденное отвращение к алкоголю. Но вопреки опасению все получилось иначе. Начало было угрожающим, но Щетинин приготовил стол, деловито и аккуратно подобрал из разнокалиберной посуды все необходимое. Я был изумлен: пиршество ограничилось тем, что Раскольников осушил четверть стакана с гримасой, которую никак нельзя назвать поощрительной. Есенин выпил без особого энтузиазма полстакана, виновник торжества – один стакан с удовольствием, но без бахвальства и понукания других следовать его примеру.
Вновь попросил прочесть стихи. Щетинин добродушно признался, что ни черта в них не понимает.
- Вот песни – это другое дело. Орешь и сам не знаешь, что орешь, но получается весело…
- Но все-таки, - приставал к нему Есенин, - что-нибудь ты понимаешь, не деревянный. Что за поклеп на себя возводишь?
Щетинин отшучивался.
- Ну, пусть поклеп. Разорви меня бомба, если вру! Слова-то я понимаю и смысл, кажется, но вот хорошие стихи или плохие, не знаю. Абрикосовый сок от водки отличу сразу, а хороший стих от плохого – не могу…
- Ну, запел, - засмеялся Есенин, - тебя бы с Клюевым познакомить – тоже клянется: я, дескать, стихов читать не умею, не то что писать…
- Да вы артист, Сережа! – воскликнул Раскольников. – Точная копия Клюева. Я слышал недавно его в «Красном петухе».
- Давайте выпьем! – предложил Щетинин, - однако не сделал ни малейшего движения в сторону принесенной бутылки.
- Жаль, что вы вылили абрикосовый сок, - с напускным огорчением произнес я, обращаясь к Щетинину, - я бы с удовольствие выпил сейчас.
- Сок можно заменить чаем, - улыбнулся Раскольников.
- Нет-нет, не будем отнимать у вас столько времени, да и нельзя долго засиживаться. Утром я должен отнести в «Известия» стихотворение. А оно еще того... не допеклось, - сказал Есенин.
- Сережа, ты возводишь на себя поклеп, - улыбнулся я.
- Нет, серьезно, - ответил Есенин. В глазах его светились искорки смеха. – Понимаешь, как получилось: я даже не успел написать, как зашел заместитель редактора. «Прочти, говорит, да прочти!» Я и прочел. А он: «Принеси к нам, да поскорей. Больно к моменту!»
- Отпускаю с условием, - сказал Раскольников, - что вы будете заходить ко мне часто. Чем чаще, тем лучше. Ведь я здесь временный гость. Скоро меня направят по назначению. И стихи приносите. И книжечку, если она сохранилась. Хоть одну раздобудьте, чтобы я взял ее на фронт.
Публикация И. Леонтьева. («Учительская газета». М., 1991, № 9)
СИНИЕ ГЛАЗА
Голубая кофта. Синие глаза.
Никакой я правды милой не сказал.
Милая спросила: «Крутит ли метель?
Затопить бы печку, постелить постель».
Я ответил милой: «Нынче с высоты
Кто-то осыпает белые цветы.
Затопи ты печку, постели постель,
У меня на сердце без тебя метель».
Это одно из известных стихотворений С. Есенина, написанное в октябре 1925 года, то есть за три месяца до смерти. Хотя угадывать адресата стихотворения дело заведомо неблагодарное, которое к тому же не приветствуется в классическом литературоведении, несмотря на это «хотя» - попробуем вслед за Есениным пройти по следу синих глаз в его поэзии.
В первых юношеских стихах синие глаза – признак, выделяющий героя (парень синеглазый в стихотворении «Хороша была Танюша, краше не было в селе…») и героиню: «Я играю на тальяночке про синие глаза» («Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха»). В стихотворении «Иисус» Богородица предрекает:
А белому аисту,
Что с Богом катается
Меж веток,
Носить на завалинки
Синеглазых маленьких деток.
Синие глаза, как портретная деталь или выцветшие глаза, когда-то бывшие синими, встречаются чаще в стихотворения Сергея Есенина последних лет, характеризуя стареющего лирического героя или достаточно условную героиню: «Что ты смотришь синими брызгами или в морду хошь?»
Но есть и конкретно адресованные строки про синие глаза. Это надпись на книге «В стране березового ситца», сделанная С. Есениным 12 июня 1925 года:
Самые лучшие минуты
Были у милой Анюты,
Ее взоры, как синие дверцы,
В них любовь моя, в них и сердце.
Синеглазая Анюта – это Анна Абрамовна Берзинь, с которой Сергей Есенин познакомился за год до приведенной надписи.
В собрании сочинений С.А. Есенина опубликовано 10 писем поэта к ней. Сохранилось письмо и от нее. Для двух лет знакомства достаточно много. Ее имя в 1924-25 гг. Есенин постоянно упоминает в письмах к другим адресатам, в частности к Галине Бениславской.
Обращение Сергея Есенина к женщине «милая» присуще и его лирической поэзии, и эпистолярному наследию. Однако слова, адресованные Анне Берзинь, особые.
В письмах к ней - намеки, напоминания, грусть о прошедшем. 14 августа 1924 года он пишет ей из Константинова: «Дорогая Анна Абрамовна! Приветствую Вас и целую Вашу руку. Погода в деревне неважная. Удить из-за ветра невозможно, поэтому сижу в избе и дописываю поэму. Ночи у нас выпадают чудные, лунные и, как ни странно при близкой осени, – безросые. Но все они проходят без любви, и мне остается вспоминать только прошлое».
А вот письмо от 15 июля 1924 года, посланное Г. Бениславской из Ленинграда: «Живу скучно, только работаю, иногда выпиваем, но не всегда. Я очень сейчас занят. Работаю вовсю». Если в первом письме грусть и воспоминания (и сразу хочется продолжить строчками Лермонтова «Мне грустно потому, что я люблю тебя…»), то во втором – скука, тоска, которые топятся в вине и работе.
В августе-ноябре 1924 года Анна Берзинь – главный адресат есенинских писем. «Милая, любимая, Вы ко мне были, как говорят, «черт-те что такое». Люблю я Вас до дьявола, не верю Вам навеки еще больше» - написано между 18 августа – 2 сентября 1924 года. Может быть, потому что «не верю» есть в стихотворении «Никакой я правды милой не сказал» ?
Перед отъездом в Баку Есенин пишет еще откровеннее и ближе: «Милая, любимая. Прости, прости. Уезжаю – года на два. Не ищи. Только помоги. (а в стихах: «Затопи ты печку, постели постель…» - А.Д.). Так нужно. Люблю тебя, люблю. Прощай».
Есенин ждал ее в Тифлисе, но она не приехала, молчала. Прослышав, будто Есенин собирается жениться, написала и выдала свою ревность. А он тут же ответил ей (декабрь 1924 г., Батуми) и оправдывался.
Анна Абрамовна Берзинь будет первой, кто бросится из Москвы в Ленинград, узнав о гибели Есенина. Через четверть века, вернувшись из ссылки, напишет воспоминания об этих днях.
Мало кто знает, что через 6 лет после смерти Сергея Есенина в 1931 году в Ташкент приезжала Анна Берзинь. Она ходила по тем же улицам, по которым ходил поэт в 1921 году во время своего кратковременного визита в Туркестан. К этому времени Анна Берзинь была замужем за писателем Бруно Ясинским. Она вместе с ним в сопровождении Эгона Эрвина Киша, Дж. Кюнитцы и других уедет в Таджикистан. А потом до 1937 года будет приезжать и проводить лето в Варзобском ущелье. Юный тогда поэт Миршакер на всю жизнь запомнил ее необыкновенно синие глаза...
http://zinin-miresenina.narod.ru/photo_1.html
|
| |
| |
