Вечер понедельника. Такое чувство, что рабочий день сегодня никогда не кончится… Пока я встречала Юру, Лена тем временем накрывала на стол: должны же мы такое событие отпраздновать в домашней обстановке, а заодно совместить и с работой. Лена открыла нам дверь с таким сияющим от радости лицом, что и Юра в ответ ей тоже заулыбался… Вот редко бывает так, чтобы с человеком, с которым ты общаешься всего пару дней, – в Питере нам толком-то и поговорить было некогда: мы торопились в Учебный театр – было так легко и просто общаться. Ни наигранности в разговоре, а эти вещи я очень хорошо чувствую, ни натянутости. Было такое ощущение, что мы давно знакомы и просто не виделись продолжительное время, а вот теперь, повстречавшись опять, очень-очень рады друг другу… За столом так хорошо и уютно, и Юра рассказывает опять что-то интересное… И так хочется, ни о чем не думая, просто сидеть и слушать его. Но нет, нельзя – надо брать себя в руки и заниматься делом. Итак, я включаю диктофон…
Валентина: Вчера, в Москве, в доме Нащокина с большим успехом прошла премьера моноспектакля о Сергее Есенине «В своей стране я словно иностранец», где москвичи впервые открыли для себя имя петербургского актера Юрия Решетникова. Поэтому вначале традиционный вопрос: расскажи, пожалуйста, о себе.
Юрий: Родился в городе Джамбул – Южный Казахстан – в 1970 году. Там же закончил школу в 1987-ом. В этом же году поступил в Алма-атинский энергоинститут. В 1992 году его закончил по специальности инженер-теплоэнергетик: монтаж и эксплуатация тепловых и электрических станций. (Для нас это было, мягко говоря, некоторой неожиданностью... Юра улыбается: «Ага…») В параллель с ним закончил институт Технического творчества и патентоведения. Ну, там была такая история, что, когда учишься в техническом вузе, – тогда это можно было – можно было параллельно закончить и этот институт. С 92-го по 94-й год работал в своем родном городе Джамбуле – сейчас он называется Тараз. Это очень древний город: ему 1000 лет, и в переводе с тюркского это означает «Весы». Это был очень крупный торговый город.
В: Ты говоришь на их языке?
Ю: Нет. Когда я там жил, я понимал казахский язык. Говорить – не говорил, но понимал. Сейчас вот… Когда в театральном учился – когда там еще родители жили – уже (смеется) не понимал, о чем говорят. Так вот. К концу энергоинститута я понял, что энергетиком я не буду: ну, не мо-е! Сидеть и отслеживать процессы в турбинах, в котлах – ну, не мое…
В: То есть, ты только в конце учебы это понял?
Ю: Нет, это было понятно с самого начала – мне, но у меня родители работали в области энергетики: как бы продолжение линии - со всеми, там, оргвыводами. А на самом деле актером я хотел стать, мягко говоря, с детского садика.
В: Почему?
Ю: В садике… Вот кем хочешь стать? Водителем, потом пограничником – вот дядя, который на лошадке катался… А потом, в какой-то момент, что-то вот – стоп! А можно же это все… Можно быть актером – и тогда это все будет твое!
В: Это ты в детском садике вот так думал?
Ю: Да. Тогда вот были Авдотья Никитична и Маврикиевна…
В: Ой, замечательные были бабули!..
Ю: И я все время их показывал, и меня в садике называли артистом. С 92-го по 94-й у нас такое нормальное перестроечное время: кооперативы и т.д. Занимался бизнесом – по джамбульским меркам весьма удачно. Все нормально было: квартира своя, машина. В 93 году пошел… Там была великолепная театр-студия «Рампа» Очень сильный коллектив подобрался, очень сильный худрук: мы все его называли шефом. И вот я год там прозанимался. Ну, интересно все это было! И дальше начинается… Ничего не бывает случайного. Я занимаюсь бизнесом, попутно занимаюсь в театре-студии – это было для души. Вот чисто для души – это мне нравилось, потому что бизнес – это же бег, бег по кругу: может быть, не по спирали, но в одной плоскости. Заработал 10 рублей – крутишься. Заработал 20, 100, 1000 – и все! И все: там не интересно – спираль. А для души – это была театр-студия «Рампа». К 94 году у нас ребята заканчивают школу и собираются поступать в театральный институт – и предлагают мне вместе с ними. На самом деле в тот момент мне уже 24 года – куда уже? Какие-такие институты? Жизнь-то уже наладилась… И я решил просто съездить вместе с ними – мне было интересно, как это? Сказал – и тут же забыл об этом. Потом по коммерческим делам уезжал в Семипалатинск и вместо недели завис там на месяц. Возвращаюсь, а тут друг по полной программе готовится к поступлению в театральный институт. Тогда в стране был бардак. У нас на тот момент один из ребят, кто занимался в театре-студии, поступает в Ярославский театральный институт. Очень хорошие отзывы об этом институте. И тогда еще был один момент: в Москву и Питер нельзя было поступать, если ты иностранец. А мы уже иностранцы, и это было так странно… А в Ярославле на это не смотрели абсолютно. Друг готовится и мне говорит: «Юр, так ты собирался вместе…» Ну да, вообще-то собирался. Поступление в театральный институт – это сначала творческий отбор: басня, проза, стихи. Если ты проходишь три тура творческого отбора, дальше экзамен, который существует, – это уже чистая фикция. Начинается история… Мы подбираем рассказ Чехова, Лермонтова (произнес почти шепотом) любимого… Мне со школы еще нравился Лермонтов и… Омар Хайям. Когда учился в энергоинституте, я занимался тем, что развивал свою память: каждое утро я учил по одному четверостишию из Омара Хайяма. На тот момент их у меня было 165: то, что нравилось, я заучивал для себя. Ну, как программу готовлю: Лермонтов, басню – уж не помню, какую, и Чехов. Я не очень-то собирался поступать – мне было интересно посмотреть. У человека всегда должна быть мечта. Театральный институт – это была моя мечта, которая, в принципе, вот… У человека должна быть первая любовь. Первая – традиционно она обычно неудачная. Ну, и эта первая любовь остается. И тут родители друга становятся на дыбы: куда ты поедешь? Далеко, дорого, непонятно… Нет, его не пускают. Ну, тогда не поедем. Ко мне как-то приезжает шеф домой и говорит: «Юра, мне надо с тобой поговорить. Ты собираешься не ехать. А ты подумал?» И тут он меня просто купил: «А ты подумай. Тебе 24 года. А может быть, ты сейчас в жизни не используешь еще какой-то момент что-то испытать, чего-то не упустить. Может, потом будешь жалеть, а может, и не будешь. Но вот что-то ты не испытаешь, а потом не будешь знать – надо это было или не надо». Вот на это он меня и купил. А мы уже упустили время, когда надо было приехать на прослушивание. На поезде из Джамбула до Москвы трое суток, и потом из Москвы до Ярославля… Все, мы просто не успеваем. Я говорю: «Ладно, делаем так: едем в аэропорт, и, если есть билеты до Москвы, – лечу и пробую поступить. Нет билетов – не лечу». Я ему это говорю, но сам-то прекрасно знаю, что билетов днем с огнем не найти. Нет этих билетов. Я-то знал это, и я-то знаю, что он этого не знает. Мы едем в аэропорт, подходим к кассе… За день до этого вводится новый рейс на Москву: никто об этом не знает. Билетов – тьма… Ко мне подходит шеф: «Юр, ну, если не хочешь, не езжай». Но я же обещал: есть билеты – беру и еду. Нет – не еду. Ну, беру я этот билет, сажусь в пустой самолет (смеется) – там человек десять на весь самолет летело. Чехова я доучивал, пока три часа летел до Москвы. Вылетел я в 9 утра, а разница по времени между Джамбулом и Москвой три часа. Иными словами – в 9 утра я в Москве. Дома никому не сказал, что я еду поступать в театральный: что за бред? Об этом… (смеется) У меня родители – нормальные люди, технари, и как-то была там реплика: «Юр, ты что? Актер – это не профессия». Ну, все понятно – люди нормальные. Поэтому я тут по делам – у меня Москва, а так как я каждую неделю куда-то мотался, это было нормально. Я прилетаю в Москву, а как в Ярославль попасть – вообще не знал. А в этот день – первый тур, и на него надо успеть. Доезжаю до Ярославля и в 8 вечера приезжаю туда. По практике я понимаю – в 8 вечера в институте кого искать? Приезжаю в Ярославль уже в расслабленном абсолютно состоянии… (я подтруниваю над Юрой: «Чехова выучил…») Ничего я не выучил, конечно… Я вообще в чужом городе – вообще! Абсолютное спокойствие – по поводу ночлега я не волнуюсь совершенно. Вдруг возникает ощущение: все будет нормально.
В: Я, когда впервые оказалась в Питере, испытала то же самое…
Ю: Я пытаюсь узнать, как доехать до института: куда, что? Мне там что-то объясняют, а я уже 3,5 тысячи километров махнул. Я уже в 8 вечера – а по Джамбулу это уже 11 – я никакой. Беру такси: 50 рублей. Я говорю: «Ты что? Да тут красная цена 30 рублей!» Азия, это – нельзя не поторговаться: ну, это-то у меня азиатская закалка. Ну, поехали. Я захожу в театральный институт и спрашиваю: «Ну, и где здесь в абитуру принимают?» Я не рассчитывал, что я поступлю: мне просто был интересен процесс. Вот что это такое вообще? 8 вечера… – Фамилия? – Решетников. – Так, через 5 минут будешь заходить. Последняя пятерка. Захожу абсолютно чумовой. Правда, у нас была неправильная информация: это был не первый тур, а это был предварительный просмотр, на котором отшивают уже однозначно. Когда я уже учился, то сидел на этих отборах. Бывает, приходят… Сидишь и думаешь: «Блин, гений, что ли?» Вот просто человек что-то читает, и ты понимаешь, что это все – за гранью. А потом открывают какие-то документы: «Ага, психиатричка. Парень, до свидания!» А есть люди, которые, ну, абсолютно не театральные. Так что это был предварительный отбор. А потом начинаются три тура отбора – с теми уже, с которыми… А вдруг – что-то там?.. Захожу, и меня просят что-нибудь почитать. Я начинаю Чехова и, естественно, на половине все забываю… – Так, все понятно. Стихи почитайте. Я Лермонтова читаю, что-то там из басни читаю… – Ну, все. Вы выходите, а мы сейчас пообсуждаем. Нормальная процедура поступления в театральный институт: люди приходят – они уже знают, что хотят. Ну, хотя бы к какому мастеру курса попадают или на какое отделение. В Ярославле тогда был набор – актер театра драмы и кино либо актер театра кукол. Одним словом, люди понимают. Я приехал… Ко мне подходит женщина: «Здравствуйте. Вы ко мне пойдете?» И самый наглый вопрос, который только мог быть: «А Вы кто?» – Я вообще-то Татьяна Ивановна Медведева. Я тут курс набираю – актер театра кукол. – Ну, Вы знаете, я вообще-то на драму хотел… Ну, ладно, давайте попробуем (смеется). Одолжение абитуриент ей сделал…
В: Ага, так и быть…
Ю (смеется): Вот именно так это и прозвучало. Хамство неимоверное. Надо отдать ей должное: она просто набирала курс, она очень переживала и как бы на меня глаз положила: я был самый старший на курсе. Мне было 24 – дураков нет в таком возрасте куда-то идти. И я уже поступаю на актерское отделение кукол, хотя хотел драму. Честно говоря – вот, судьба… В Ярославле очень сильная кафедра театра кукол. И сейчас я понимаю: даже если ты будешь работать в драме… Там обучение другое. Там мировоззрение другое, там все другое! Я отучился на своих куклах, и я понимаю, что это сильно, это здорово – это другая история. Это другие руки, это другой глаз, это другой полет. Там границы чуть-чуть иные. Актер драмы: его инструмент – это его тело. Это железобетонно: ты владеешь своим инструментом – ты молодец. Ты не владеешь… Ну, посмотрите на наших актеров – все понятно там, это видно сразу. Видно сразу: человек работал или он показывал, что он работает. У актера театра кукол инструмента два: твое тело – потому что есть разные планы в театре кукол. Есть живой план, когда ты вживую там, есть кукла – когда ты с куклой работаешь, и она – актер. Есть кукла, с которой ты работаешь, и ты должен выразить эту куклу в жестах, в показе... вот это все. Чтобы кукла была живая, надо понять, как кукла думает. Эта кукла может летать изначально, а чтобы она летала, надо увидеть, как… (жаль, что сейчас здесь нет видеокамеры: Юра очень образно все выражает: лицом, движениями, интонациями) Что такое полет? А ты же смотришь своими глазами и потом понимаешь глаза куклы… этот полет. И, соответственно, там другая пластика мышления возникает. Ты уже не на земле…
В: Это сложнее?
Ю: Это существенно сложнее. У меня… я опять отклоняюсь в сторону… было первое такое потрясение. Театральный институт – особенно первый курс – это филиал психиатрички, ни больше, ни меньше. Тебе раздвигают сознание, подсознание любыми возможными способами. Захожу как-то на кафедру театра кукол, смотрю: два профессора (показывает в лицах) сидят и (шепотом) обсуждают, как двигается карандаш… До скандала (изображает профессоров): – Карандаш ходит вот так – он же рисует. – Да ты что? Это же неустойчивая позиция. Он катается… И вот они друг другу объясняют… и ты стоишь… Когда у нас все начиналось, нас учили дышать – не нас, а куклу. Вот стул стоит – смотришь. Что делает стул? (Юра встает и показывает наглядно действие со стулом.)
Жизнь начинается с дыхания. Значит, он должен дышать? (Мы видим, как дышит стул.) Теперь смотрим, как он ходит? Он достаточно устойчивый. Ну, допустим вот такое: это старый стул (идет голос и стариковское шаркающее движение), есть табуретка (действительно – табуретка.) И начинаешь… и ты уже работаешь не своим телом, ты должен понимать, что вокруг тебя: как это дышит, чем это смотрит… Театр кукол – это на самом деле классно, и кукольники – это от Бога. Человек, если он идет на кукол сознательно, – он будет кукольником. Если, как я, приходит бессознательно – он может быть кукольником, но это процентов 15-20. Скорее всего, он будет где-то рядом, в этой же сфере. Меня, вот, в результате занесло в театр актера драмы.
В: Ты не жалеешь об этом? Именно о том, что все-таки по диплому ты не актер драматического театра и кино?
Ю: Я жалел, когда учился, первое время. Сейчас я понимаю, что это сильно, это другое. Я понимаю, что мне не дано этого… Я понимаю эти куклы, я понимаю – как, я к этим куколкам отношусь по-своему. Нет, не дано в том плане, что мне неинтересно прятаться за ширмой, мне интересно выходить за ширму!
В: То есть, ты набрался определенного опыта и все равно ушел оттуда? Так я понимаю?
Ю: А я и не приходил в театр кукол по большому счету…
В: Ты получил диплом и все-таки ушел в актеры драматического театра и кино?
Ю: Да. У Мольера есть: «Все виды искусств хороши, кроме скучного». Я знал, что я буду работать в профессии, а это уже понятие другое. Ты – водитель: газели, легковушки, МАЗа – не важно… Но ты – водитель, ты за рулем. И вот тут такая же история. Ну, вернемся к поступлению: поселили нас в общаге, первый курс… творческие отборы…
В: Так, подожди. А родители-то поняли, что ты уехал по делам?
Ю: Да никто ничего не знает. Я отзваниваюсь – все нормально, у меня еще дела. Я, не готовясь, прошел все очень легко… я совершенно не напрягался: мне был интересен сам процесс. Первый тур – нам давали картины: – Расскажите предысторию этой картины. Я уж не помню точно, что было на ней. Дождь… какие-то кареты… театр. И надо было придумать, как она выливается, вот это вот… стоп-кадр, как бы вы фотографируете. Кучи движений сейчас нет, а потом раз – и одно движение, вот оно. А что было до этого – попробуй, пойми. И вот надо рассказать эту предысторию. Что-то там нарисовали, что-то там показали – мне это так было интересно, смешно… А потом попросили пооживлять предметы: вот со стульчиком там, с ботинком – как он ходит, как он смотрит? Это такой отрыв! После того, как у меня энергоинститут за плечами: пять лет инженерного образования – тебя учат конкретике мышления, техническому языку общения. После энергоинститута я, с человеком пообщавшись пять минут, мог сказать, какое у него образование, – он гуманитарий или технарь. Сленг – там звучит совершенно другой язык. Мог сказать: у этого - училище, у этого - институт. Я по нутру гуманитарий, но пять лет в техническом вузе – это однозначная история. Так, первый тур прошел. Ну, я поигрался – ТА-АК интересно… Меня берут на второй тур: там надо было предварительно написать рассказ от имени неодушевленного предмета. Ну, тут я занялся чистой воды плагиатом. Как-то я прочитал какого-то японского автора. Там было написано, что писатель получает письмо от какой-то женщины с признанием в любви: «Я вас люблю, а вы ко мне холодны. Вы сейчас сидите в кресле, а в этом кресле сижу я. Я сделала кресло, в котором есть внутри ямочка, чтобы хоть как-то быть к вам поближе. Я – в кресле». И писатель соскакивает с кресла… А потом получает второе письмо. Оказывается, какая-то начинающая писательница пыталась к нему прорваться, а он отвечал ей, что она бездарна… – А вот теперь вы мне поверили? Это был розыгрыш. Это был очень хороший рассказ, и я на основе этого рассказа пишу историю кресла. Тут я уже делаю систему подмены, и у меня кресло – живое. Я – кресло. Родился, был буйволом, когда-то бегал… Поймали, пристрелили и из этой кожи сделали кресло. Сначала я был в каком-то дорогом доме: со мной играли, и это мне нравилось. Потом там был злой мальчик, и он на мне порезал кожу. Меня выкинули и в результате меня подреставрировали, и я теперь стою с отеле, и кто только а меня не садится. Вот это я все расписал – Татьяне Ивановне эта история очень понравилась. Она мне припомнила этот рассказ даже на 4 курсе. Это был второй тур. И вот тут-то я захотел поступить!.. Это был выход из того круга общения, в котором я работал. Это был бизнес, это достаточно жесткая история, а тут… Это было что-то за гранью. И на третьем туре я захотел поступить именно на актера театра кукол… И, соответственно, третий тур я завалил по полной программе – это естественно, потому что появилось желание. А у нас третий тур – это самый сложный: тебя уже смотрят со сцены, когда приемная комиссия сидит в зале, на тебя прожектора, зал затемнен – ты никого не видишь, и тебе голоса из зала идут: «Спойте, станцуйте, расскажите что-нибудь». И ты куда-то туда, чего-то… Ну, сложно, на самом деле. Ну, я этот тур и завалил… Я не знаю, как в других вузах, но в Ярославле как-то очень хорошо, там очень теплая атмосфера. Только четвертый курс допускают на просмотр, когда люди уже более-менее сформированы. И им дают посмотреть на будущих студентов. И потом наши старшие курсы мне рассказывали: «Ты выходишь…» А у нас на тот момент ректор института был Клитин – он сейчас в Петербурге. Он преподавал курс эстрады и обращается ко мне: «Ну, расскажите какой-нибудь анекдот». А мы до этого всю ночь их рассказывали… И добавляет: «Не пошлый, пожалуйста. Здесь дамы». (Нет, здесь надо определенно видеть, как Юра об этом рассказывает. Мы сейчас в театре одного актера.) Вот эта реплика, и у меня начинают идти анекдоты в голове – один за другим, с, мягко говоря, нецензурными словами (смеется.) Я не знаю, что сказать – все вышибает, и тут я вспоминаю один анекдот – мата нет. Ну, давай его. Когда я начинаю его рассказывать…(идет показ анекдота в лицах) Гостиница. Мужчина на первом этаже стоит, курит. На пятом этаже дама выходит на балкон: «Мужчина, я вас боюсь!» – А чего вы меня боитесь? – А вы меня сейчас изнасилуете… – А как я вас изнасилую, если вы на пятом этаже, а я на первом? – А я сейчас к вам спущусь… Не пошлый анекдот… Я начинаю его рассказывать, и вдруг до меня доходит, что я говорю!.. А остановиться уже нельзя – мы начали процесс.
Я добиваю этот анекдот, студенты 4 курса, которые сидели на заднем ряду, – они просто легли сразу.
Клитин говорит: «Кхе… спасибо, больше ничего не надо. Спуститесь со сцены, пожалуйста…»
В: (я смеюсь) Вы все сказали…
Ю:(смеется тоже): Вы все сказали. Комиссия сидит – там гробовая тишина. Ко мне подходит Клитин: «Так, Вы из Казахстана?» – Да, из Казахстана. – У вас второе высшее образование будет. Вы знаете, что оно платное? – Знаю, но оплатить его я не в состоянии. В лучшем случае я могу оплатить один курс, ну, а дальше деньги кончатся. И Клитин делает гениальную вещь: «Да, ладно. То, что у Вас было первое образование… Вы где заканчивали?» – В Алма-Ате. Казахстан. – Ага, значит не в России. В России у Вас первое высшее. Ну, а то, что Вы из Казахстана… Будем считать это гуманитарной помощью. Нет, институт – это сказка.
В: Мне кажется, что ты ему просто понравился.
Ю: Насколько я знаю, Татьяна Ивановна, мой мастер, сказала: «Возьмем!» Дальше начинаются вступительные экзамены: история, русский язык, литература. Там все зубрят. А я не зубрю принципиально – я семь лет назад закончил школу, я не выучу ничего – это бесполезно. В результате сдаю экзамены: я – единственный на курсе – сдал все на пятерки, потому что там требуют другое. По литературе мне достается билет: роман Горького «Мать». И второй вопрос по поэзии Лермонтова. Их абсолютно не интересует школьная программа, их интересует твое мышление. Я говорю: «Роман Горького «Мать». На самом деле Павел Власов – это большая сволочь», – и объясняю, почему: – Он перешагивает через все ради какой-то идеи. В результате у нас, можно сказать, сталинские репрессии… Это, вот, как бы идейная подоплека тут обоснована. – Верим, отлично. Ну, конечно, дурка, что ты тут сказал, но мысль понятная и очень логичная. Ну, что там по Лермонтову? И тут… А так как у меня Лермонтов любимый, и второй любимый – это Омар Хайям, я начинаю сравнивать Лермонтова с Хайямом… – В чем они похожи? Вы что? – Так они перекликаются. Просто то, что Лермонтов писал большими стихами, у Хайяма это – четверостишиями. – Докажи. Лермонтов:«И скучно и грустно, и некому руку подать В минуту душевной невзгоды... Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?.. А годы проходят – все лучшие годы!»
Хайям:«Изболелся я сердцем, печалью убит И завидую тем, кто в могиле лежит. Не могу отыскать я дороги к спасенью – Видно, грешник великий, я Богом забыт». Они по духу во-он туда!.. (Рука идет куда-то ввысь.) – Все, принимаем, но, не дай Бог, потом ты еще раз мне это скажешь… Это бред, но мысль понятная. Все, я поступаю в театральный институт, мне дается справка, что принят к зачислению. Приезжаю в Джамбул, домой… Меня спрашивают, что и как. – Да я в институт поступал… Все смеются, спрашивают в какой, думая, что я шучу. – Да в театральный. Никто не верит, а я справку достаю… Что тут началось… На дыбы: – Да куда? Тебе 24, тебе жениться пора! – (смеется) Не хочу жениться, хочу учиться! Фонвизин, но наоборот. Скандалище по полной программе: ну, как? Ну, бизнес, ну, как это? Я обрубаю все эти хвосты и ухожу на голодный паек. А мне самому уже было интересно – а вот смогу или нет? Вот чисто на слабо? Смогу ли вот так все бросить и вновь уйти? Это же…
В: И ты бросил?
Ю: Естественно. Но это было интересно, это было неожиданно…
В: Вот так все дела свернуть? Это ведь не так просто.
Ю: Ну да… Я месяц только тем и занимался, что сворачивал дела.
В: Да, поступок… Ведь ты себе хорошо представлял, что дальше у тебя только стипендия?
Ю: Я все это прекрасно понимал.
В: А уйти с сытой жизни на голодную студенческую?..
Ю: Я это сделал. Я ни на йоту в этом не раскаиваюсь. Мне после этого мои одноклассники, ребята, с кем я в школьный драмкружок ходил… Я – единственный из всех моих друзей, который сделал то, что хотел в жизни. Хотел стать артистом – и стал. Я ушел в студенты, а люди продолжали заниматься бизнесом. Но я, когда приезжал в Джамбул, пообщался со своими друзьями, я видел – я счастлив! Они на меня смотрят и по-хорошему завидуют: «А вот у нас это не смоглось, не получилось…» Вот это – самый правильный ход в моей жизни. Ну, для начала. Очередной старт, очередной посыл, очередной поход.
В: Тогда второй вопрос – почему театр? – я пропускаю. Все понятно. Ю: Нет, театр – это без вопросов. Я не могу не играть – это мое. Если бы я не играл в театре, я был бы несчастным, наверное. Театр – это другой мир.
В: Они что – продаются?
Ю: Нет, туда сажают приглашенных. Я смотрел там «Плутни Скапена» Потрясающий спектакль! Очень старый, но, тем не менее, не стареет. Мне очень нравится Петербург, и я решаюсь уехать туда. Но я в Москве уже два года: связи, какие-то наработки, мои друзья здесь – вот которые мне сейчас помогали на спектакле. «Оставайся, есть уже, за что зацепиться. А тут опять в ноль уходишь». Нет, и опять ушел в ноль… В Петербурге рвался в театр Спивака. Но Семен Яковлевич говорит: «Юр, ну, все хорошо. Ну, нравишься ты мне…» Но к нему попасть в театр – это нонсенс, это сложно: – Мест нет. Приходи в театр просто так. Я приходил к нему год смотреть.
В: Ну, это не работа.
Ю: Это работа.
В: Это для тебя работа. Ты опыта набираешься.
Ю: Да, сидишь на репетициях. Самое интересное – это не спектакль. Самое интересное – это репетиция. Все, что вы видите на спектакле, – это 20%, как от айсберга. 80% – оно под водой. Но вот это самое интересное: как получается то, что вы видите? Вот этот объем, эта масса… Это самое интересное. Я попадаю в театр, который назывался тогда «Новый драматический театр», теперь он называется «Театр у Нарвских ворот». Что в Химках я играл в детских спектаклях, что там. Ну, у меня сказочная внешность – Иванушки-дурачка. Данила-мастер, все романтические герои – это все мое. Я – сказочный персонаж, я чувствую сказку. С другой стороны, детский театр – это очень интересная история. Дети – это самый благодарный зритель. Если ты делаешь и им нравится – они смотрят. Если ты фальшивишь… (уже актерским голосом) Взрослые могут сидеть и молчать – или спать и тебе не мешать. Дети тебе этого никогда не позволят: себе не позволят, но и тебе. Плохо, ты не интересен – все! Поэтому это великолепная школа, но… как бы сказать… А ведь хочется Гамлета. Но это классика. Еще когда я учился в театральном, моему мастеру говорили: «Ну, что ж вы его мучаете? Ну, вы посмотрите на него! Дальше сказки ведь никуда…» Фактура. Хоть ты лопни – ну, никуда! Положительное обаяние (смеется), ну, куда меня еще? Тем более, я еще острохарактерный, а сказки – они, по определению, должны быть такими: добрыми, злыми, но острохарактерными. Соответственно два года я проработал в Химках и год в театре у Нарвских ворот. Петербург – очень сложный город климатически. Я за год там переболел всем, чем только было можно, вплоть до воспаления легких. У меня была интересная история: было несколько спектаклей, а я простыл. Я ходил весь зеленый. Правда, ребята потом мне сказали, что играл я гениально: ничего лишнего… А у меня просто сил не было что-то делать. Я выходил и делал то, что надо. Потом я иду к врачу: – Что-то у Вас не то. Ну-ка, давайте сделаем флюорографию… Милый, да у вас пневмония левосторонняя! – А что это такое? – Да этот воспаление легких! Вы лежали? – Какое там лежал? У меня спектакль! – Да Вы что? Могут быть последствия – вплоть до летального исхода… В результате эта врач вытаскивает меня без каких-либо антибиотиков, чисто на витаминах, и даже никаких последствий. И вот когда я все это осознал: а оно мне надо?
В: Причем, за те смешные деньги…
Ю: Деньги? Да это все вторично. На самом деле, в театре могут и не платить.
В: Ну, а жить на что?
Ю:(вот тут меня очень поразили и его лицо, и тон, каким это было сказано…) А в театр идут не из-за денег.
В: Юра, я понимаю тебя. Но все равно – жить-то на что-то ведь надо? Ю: Ну, естественно. Вот поэтому я занимался еще каким-то параллельным бизнесом: извините, у меня азиатская закалка. Я начал заниматься выставками льняных изделий. И вот, на одной из них ко мне подходит женщина и говорит: «Ой, у вас такой есенинский типаж!»
Если бы вы еще и стихи умели читать…» Ну, вообще-то, я в 98-ом, когда заканчивал театральный, сделал «Графа Нулина». И тогда мне сказал – на тот момент ректор у нас был Шалимов, царство ему небесное, очень интересный режиссер и человек – он мне сказал: «Юра, это твоя первая профессиональная работа». Конечно, эта работа очень сильно изменилась, но, тем не менее, основа была заложена тогда. Вот тогда я и почувствовал этот вкус слова. Потом я как-то – я вдруг почувствовал вот эту магию слова. Тогда это был первый звоночек, но таких звонков было много, и не знаешь, на какой из них надо открывать… Ну, вот – про эту женщину: – Я, в общем-то, умею читать стихи… – Правда? А у меня есть такой человек – Катышева Дженни Николаевна. У нее нет человека, кто бы мог сыграть Есенина. Давайте попробуем – я Вас с ней сведу. Мы встречаемся… Она просит прочитать что-нибудь. Я ей читаю «Графа Нулина». Она внимательно послушала меня: «Ну, ладно. Я с Вами поработаю». Женщина она очень привередливая и потом мне сказала: «Я не работаю с не талантливыми. Зачем мне на это время тратить?» Ей что-то во мне понравилось. Сначала были какие-то разминочные стихи: то попробовали, другое… – Юрий, а что Вы хотите? – А я хочу «Евгения Онегина». Гиперсложное произведение, на самом деле… Сделав «Онегина», ты можешь сделать все. Потому, что этот объем – это страшно… В: Всего «Онегина»?
Ю: Конечно. Я-то мыслил всего. Дженни Николаевна говорит: «Нет». И мы занимаемся чисто моноспектаклем по VIII главе. У нас получился интересный перевертыш по «Евгению Онегину»… трактовка такая. На мой взгляд – очень логичная, и, как мне кажется, это и есть идея Пушкина. Она совершенно не стыкуется с той идеей, которая вообще-то существует про… (неожиданный вопрос) Роман как называется? (Мы с Леной несколько подрастерялись и молча смотрим на Юру, не совсем понимая, куда он клонит) Как называется роман?
В(я понимаю, что он не этого ждет от меня, но…): «Евгений Онегин»… Ю(с жаром): Правильно! А про кого он написан? В основном, про Татьяну.
В: История Татьяны…
Ю: Ага. Опять же, тот же самый Белинский сказал, что вообще-то этот роман должен называться «Татьяна». А почему «Евгений Онегин»? По-че-му?
В: Может быть, потому, что он убил Ленского?..
Ю: Убийца? Нет, там другая история. Если пройтись по Татьяне… Первое появление Татьяны: «Татьяна (русская душою, сама не зная, почему)...» Чистая, светлая девчонка, да? Ей неинтересны были подруги, которые, там… «томик записной…» – вот это все! Она жи-ва-я! Онегин… (читает и играет) «…Как денди лондонский одет – И наконец увидел свет. Он по-французски совершенно Мог изъясняться и писал; Легко мазурку танцевал И кланялся. Непринужденно; Чего ж вам больше? Свет решил, Что он умен и очень мил… Мы все учились понемногу Чему-нибудь и как-нибудь, Так воспитаньем, слава богу, У нас немудрено блеснуть…» – ну, и так далее. Смотрите, что у нас получается: Онегин – хлыщ, денди. Он холоден, ему все безразлично: увлекся одной, ушел к другой… И Татьяна – чистота… Ну, что у нас дальше прослеживается? У Татьяны первая любовь к Онегину – неудачная. Она на этом ломается, уезжает в Москву, на ярмарку невест, выходит за-муж за ге-не-ра-ла и, практически, делает себе светскую карьеру. Правильно? И что получается? В VIII главе описание Татьяны: чет-кая свет-ская дама – ничего лишнего, все ее обожают. Она была живой, а стала практически мертвой. Что происходит с Онегиным? Он прошел через убийство, через любовь Татьяны. Уехал путешествовать – что-то там такое происходило… Он возвращается, влюб-ля-ет-ся в Татьяну, и у него начинается процесс оживления. (Почти что шепотом) Он жить начинает… Это больно: никто не говорит, что жить – этот вкусно, легко и приятно. Он вкусно, легко и приятно жил и… ничего не чувствовал. И тут он начал чувствовать!.. И тут у нас стыковочка такая интересная получается. Мы видим динамику Татьяны сверху вниз и ди-на-ми-ку Онегина. Пушкина интересует – всегда интересует – жи-вой человек, жизнь. И Пушкин довел Онегина до той грани, когда он ожил, и тут он резко – меня всегда это у него поражало – обрывает роман. Все. И мы заканчиваем с нашим Онегиным. Он его дальше отпускает, и как он будет жить? Вот у нас на этом и строится спектакль. Спорная мысль. Мне говорят: «Ребята, вы куда с этим? Не туда же…» Ага. А ты объясни, почему не туда? Если пройтись по Пушкину – ну, туда, туда!.. Просто надо читать автора и не надо там ничего изобретать. То же самое с Есениным – не надо изобретать! Прочти текст и пойми, что написано. Надо взять автора: какая жизнь, какие письма были у поэта в это момент? Какая жизненная ситуация? И тогда возникает – что, откуда и как, и не будет тогда этих восторженных, там – «Гой, ты, Русь, моя родная. Хаты, в ризах образа…» Да ни фига подобного! (С болью в голосе ) Другая история звучит! Это всегда, везде. Чем интересен Пушкин? Он гениален! Чем интересен Есенин? Он гениален! Они прослеживают движение души. Все остальное – бред! Если мы нащупываем душу – все, за этим надо следовать. Ну, это я сейчас говорю – тогда я вообще ничего не понимал. Просто мне было это интересно. Я чувствовал эту глыбу, я не понимал, с какой стороны к Пушкину подойти. Мы начинаем работать над Пушкиным: готовится спектакль, выпускаем «Ужель Онегин? Ужели он?» Потом Дженни Николаевна делает вторую часть моноспектакля - «Итак, она звалась Татьяна…» История Татьяны, история Онегина.
