Главная | Регистрация | Вход Приветствую Вас Гость | RSS
Вопросы по сайту
По вопросам проблем захода и регистрации на сайте просьба писать на e-mail: asavchenkova@yandex.ru Анастасия
Форма входа
Поиск
Друзья сайта
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Яндекс.Метрика

top.dp.ru

ИНТЕРВЬЮ
19 сентября 2008 г. На заданную тему...


В: Юра, в начале нашего разговора я не могу не отметить, что вот этот спектакль, первый в третьем сезоне, явился для меня неким показателем отношения к тебе московской публики: в этот раз я практически не прикладывала никаких усилий, чтобы собрать зал. Ко мне сами подходили люди и с улыбкой, с теплотой в голосе спрашивали: «А можно на Юру билетик?» И надо ли говорить, насколько меня это радовало, как мне это было дорого! Единственной и неожиданной проблемой в этот раз был вопрос – как рассадить людей, потому что зал был несколько неудобным – в смысле расположения сцены: она была сбоку. Вот скажи, насколько тяжело для тебя было обыгрывать данную ситуацию? Впервые увидев эту сцену и сразу поняв, что существовать на ней тебе будет нелегко, но, тем не менее, даже зная этот минус, я, все-таки, не могла отказаться от этого зала.      

Ю: Да, там есть проблемы. Я пытаюсь существовать, все-таки, в структуре литературного игрового театра, а этот зал, точнее – эта сцена, рассчитана, скажем так, на декламационный вариант. Человек встал в одну точку…

В: При тридцати зрителях...

Ю: Ну, да. Или же, если там играет какой-нибудь ансамбль, который нужно слушать и необязательно смотреть, потому что акустика там великолепная. Но вот у меня там была огромная проблема: не было ни глубины сцены – я не мог уйти вглубь, потому что моментально пропадал практически для половины зала. Я мог передвигаться только по одной линии: взад и вперед, и, честно говоря, это очень мешало, очень… Нет, зал хорош: он хорош для музыкальных программ и для чтецких – в чистом виде. Да, играть было тяжеловато.

В: А вот глядя на тебя из зрительного зала – этого не скажешь. Все подавалось легко и изящно, и тишина в зале была просто идеальная. Тебе это как-то помогало? И какова, на твой взгляд, была реакция публики? Мне показалось, что самое начало далось тебе не очень просто: ты не сразу вошел в программу. 

Ю: Наверное, да. Конечно, мне больше нравится, когда реакция зрителя яркая: я имею в виду, когда она ярко-шумная. Народ реагирует, смеется, и ты понимаешь, что реакция пошла. Тут, конечно же, подразумевалась тишина в зале. 

В: А какой может быть смех на такой программе?

Ю: Нет, ну, понятно. На самом деле тишина в зале была хорошая: я даже слышал эту обостренную тишину, особенно, когда читал Цветаеву.

В: Юра, ну, опять-таки, у нас с тобой было много новых зрителей. А это значит, вчера ты снова открыл для кого-то и Северянина, и Блока, и Чехова. Мне очень запомнился один момент перед спектаклем – когда ты впервые вошел в зал и увидел на столе буклеты, программки и диски. У тебя была довольно яркая реакция на это: ты долго и внимательно все рассматривал, и такое изумление прочитывалось на твоем лице – как будто бы не ты все это сыграл. И, глядя на тебя, я тоже поймала себя на мысли, что да… коллекция подобралась уже довольно внушительная. 
Как вспомню «Бродячую собаку» - тот момент за кулисами и свой вопрос: «Юра, Вы откуда взялись такой?» - и вот день нынешний… Кто бы мог подумать, что может произойти настолько неожиданный поворот в жизни, и не только моей, который так повернет ее.

Ю: Да, и у меня сейчас совсем другие ощущения. 

В: В связи с тем, что с недавнего времени мы стали работать с тобой самостоятельно, я, долго думая над этим, приняла решение создать твой театр в Москве, даже вопреки всем твоим несогласиям. На сегодняшний день вот эта ниша – жанр Литературного театра - в Москве оказалась практически не заполненной: я не вижу артистов, которые работают в этом жанре именно так, как это делаешь ты.

Ю: Ну, я не знаю: надо посмотреть Московскую филармонию – там есть чтецкие должности, и кто-то этим занимается.

В: Нет, есть, конечно, чтецкие должности, есть артисты, которые иногда делают литературные программы. И-но-гда, и, как правило, это бывает в период отсутствия серьезной работы в театре. Но вот конкретно, из месяца в месяц, целенаправленно работать в этом жанре…  Поэтому я  считаю, что создание в Москве Литературного театра Юрия Решетникова – артиста, который старается вновь возродить этот жанр, считающийся сегодня умирающим, - очень правильное решение. Кстати, у меня уже есть много сторонников в этом вопросе.

Ю: (смеется) Вношу небольшое уточнение: это не мы с тобой… 

В: Ну, да, это решение, вопреки всем твоим несогласиям, приняла я сама, потому что я очень хорошо понимаю, что это надо делать. Юра, ты невероятно талантлив, и все, что ты делаешь, это всегда живо, всегда интересно, и поэтому мне очень хочется, чтобы зритель ходил не только на твои спектакли, но и именно на тебя, на твое имя – зная, что это будет, действительно, настоящее искусство, а не фальшивая конфетка, завернутая в красивый фантик. И мне очень хочется добиться этого.
По сравнению с есенинским и пушкинским спектаклями, мне кажется, что «Солнечный удар», все-таки, не такая затратная программа. Но, увидев тебя после ее окончания, я была, мягко говоря, удивлена – настолько ты был уставшим, насколько тяжело она далась тебе. На сцене-то было все так легко и воздушно…

Ю: На самом деле не бывает
«незатратных» спектаклей: если спектакль незатратный – значит, ты его не сыграл. Это однозначно. Чем легче ты выглядишь на сцене, тем затратнее происходит эта история. Что касается вчерашней программы… Не знаю, на данный момент, она для меня самая сложная, поэтому и очень тяжелая. Наверное, еще и потому, что, на мой взгляд, она пока окончательно не сформировалась. Вот после вчерашнего я могу уже твердо сказать, что второе отделение состоялось. Оно сформировалась: там есть тема души. С первым отделением я, все-таки, еще в поиске, наверное, поэтому оно и дается мне так тяжело. Еще слишком много нюансов, и их постоянно надо учитывать и непосредственно, прямо во время спектакля все время думать об этом.

В: А это будет продолжаться и дальше, ведь эта программа играется практически раз в году, и поэтому так и получается, что она для тебя каждый раз новая, как премьера. Она не наиграна и никак не идет в пример с есенинской, которую ты показываешь намного чаще.

Ю: Да. И она каждый раз тоже новая. 

В: Ну, тут совсем другой момент. Этот спектакль вообще мистический: каждый раз ни ты, ни я даже предположить не можем, что это будет? «Солнечный удар» - это совсем другое, согласись, и, конечно, пока он и будет даваться тебе так тяжело.

Ю: Да, очень тяжело – согласен. Почему – не знаю: для меня самого это вопрос номер один, и сейчас это надо понять. Может быть, отсутствие зон отдыха и все время в каком-то внутреннем напряжении?

В: Думаю, что на тебя очень серьезно повлияло вот это крайне неудобное расположение сцены.

Ю: Может быть, даже это.

В: Наверное, ты все время искал самые удачные точки своего местонахождения на ней, и это выматывало?

Ю: Скорее всего, это именно так. Действительно, было очень неудобно, и вот это и держало меня в постоянном напряжении. Я все время искал какие-то мизансцены и, честно говоря, был недоволен ими, потому что, когда там возникала удачная мизансцена, то было понятно, что половина зрителей этого не видят. Поэтому приходилось опять уходить в пространство одной полоски, вдоль которой ты можешь перемещаться, и, скажем так, не было возможности обыграть даже эти ступеньки, хотя теоретически - это очень возможно и интересно, но в определенные моменты это обыгрывание было бы нелогичным.

В: Это да. Наверное, вот эта постоянная тяжесть на протяжении всей программы так неотступно и довлела над тобой. Знаешь, когда в Доме Ученых нам предоставили сцену для есенинского спектакля, то, увидев ее, я совершенно не представляла, как на этой малюсенькой сцене, загроможденной при этом еще огромным роялем, ты будешь играть этот спектакль? Если бы в тот момент ты не был рядом и не дал свое согласие, я бы тут же отказалась от этого. Но ты сказал, что сыграешь, и сделал это блестяще. И вот только поэтому, глядя на странное расположение сцены в музее Серебряного века, я все-таки решилась задействовать эту площадку.

Ю: Разница в чем? Да, в Доме Ученых маленькая сцена, огромное фортепиано, но там зритель видит тебя с любой точки. А проблема сцены Литературного музея, если не обращать внимание на зрителя и играть в свое удовольствие, то обыграть эту сцену очень легко. Но, на мой взгляд – все-таки актер для зрителя, а не наоборот. Поэтому тут главная задача заключалась в том, чтобы пристроиться к залу. В Доме Ученых я пристраивался к сцене, а здесь к залу. И поэтому задачи у меня стояли совершенно разные: там было, куда играть, а здесь главное, чтобы всем было видно и слышно. Все программы строятся на центр относительно сцены, а здесь его попросту не было. Мне пришлось ее выстраивать по косой линии, как бы на центр вот этого сдвинутого зала. Переместиться влево нельзя – тут сразу начинается зеркальная стена, которая тоже создавала свои определенные трудности. Два шага вправо – все, ползала выпадает из поля зрения. Это один момент. Второй – на сцене висит всего два фонаря, и ты все время выпадаешь из света. Поэтому движения по сцене были крайне ограничены. Да, чисто технических моментов было просто вагон. Если бы сделать там небольшой подиум, и чтобы за спиной у тебя было окно, – это, все-таки, было бы более удачным решением. Ну, что есть…

В: Ну, а как вчера показался тебе зритель? 

Ю: (медленно, с расстановкой) Да, мне нравится московский зритель.

В: Это я уже знаю. Но теперь на наших программах он всегда новый и всегда разный.

Ю: Да нет, все нормально: очень хорошая реакция. Мне очень понравилось, когда на «Казаке» у нескольких молодых ребят была такая яркая реакция: они сразу обсуждали каждый персонаж рассказа, который я показывал. (смеется) Мне было даже немножко смешно смотреть на них. (изображает этих молодых людей. Шепотом:)
 - Ой, смотри, смотри, хохлушку показывает. Точно.
(Мы вместе смеемся) Вот что-то такое... мило очень. И мне это было так интересно наблюдать… Нет, со зрителем все в порядке, там проблем нет.

В: Я помню еще один очень смешной момент: когда это произошло, я сразу вспомнила Настю – это когда ты забыл тест в блоковском стихотворении. И вот вчера, когда ты читал, у одной зрительницы упала сумка, и когда она начала поднимать ее, то это получилось довольно шумно. И, глядя на нее, со своей доброжелательной улыбкой, как когда-то в инциденте со звонившем мобильником, ты сразу нашелся и просто великолепно обыграл этот момент. А при такой тишине этот шум был очень громок.

Ю: (улыбается) Там, как раз-таки, в ту минуту, я просто понял, что все – дальше можно закрывать этот рассказ, потому что все внимание ушло туда, на этот шелест. (смеется) Но вот этот момент так удачно совпал с текстом, когда это можно было обыграть.

В: Юра, я знаю, что ты очень устал, поэтому я постараюсь сегодня быть краткой. Для начала сезона вопрос актуальный: что же нового ожидает зрителя? 

Ю: Ой, не знаю. Хотелось бы сделать есенинскую «Анну Снегину», блоковскую поэму «Двенадцать». На сегодняшний момент я чувствую, что в обоих произведениях нащупалась тема, и даже, я бы сказал, в Блоке, но пока не знаю, в каком ракурсе это показывать. Хотелось бы показать Рубцова. (Юра вздыхает так, что сразу видно, что эта тема очень близка и он постоянно думает над ней)
 
В: Я вижу, что для тебя это боль… Это уже неотвязное желание сделать эту программу.

Ю: Да. Там хочется сделать полновесную программу, причем про судьбу Николая Рубцова, потому что сама его жизнь - это жуткая история.  Человек находит путь через страдания – вот именно так, и это прослеживается во всей его судьбе. Потом, очень хотелось бы сделать… не знаю, почему меня очень заинтересовала эта идея с Гоголем, мне это очень понравилось. (На следующий день после своего выступления Юра получил очень интересное предложение именно по Гоголю) Можно сделать программу «От Пушкина до Гоголя», причем, брать «Вечера на хуторе близ Диканьки» я, как раз-таки, не хочу: их только ленивый не читал – ну, они классные! Еще в школе, в младших классах, я с таким упоением прочитал их! Гоголь, в понимании, что это великий русский писатель, – если бы он остановился на «Вечерах…» - он бы не вошел в эту когорту. И поэтому надо брать тот материал, который вывел Гоголя в первые среди равных. А это - тот же самый «Невский проспект» - очень загадочное произведение, те же самые  «Мертвые души» - тоже очень интересно. Но все это надо теперь всерьез почитать.

В: Но это реальная программа в это сезоне?

Ю: Не знаю. Я не хочу загадывать и не буду, так я еще и делать не буду, пока вот просто не цапанет или пока Валентина не поставит меня к стенке, как с «Солнечным ударом», и не скажет: «Делай - такого-то числа играем». И все. (смеется) Хочется найти и подобрать материал, который бы просто заставил вцепиться зубами, руками, ногами и делать.

В: Но вот Гоголя надо постараться сделать к маю.           

Ю: Да. Просто у меня лежит такая кипа того, чего я начитываю сейчас... Думаешь: «Ой, и это хорошо, и это…». Все хорошо, но вот…

В: Все это здорово, но мне кажется… опять-таки, я конечно, сужу со своей точки зрения: когда одновременно очень много планов в голове, то, как правило, они так и остаются только в планах, а по существу ничего нет. А вот если серьезно и целенаправленно сконцентрироваться на одном-двух проектах – то есть, остановиться на Есенине и Рубцове, о которых ты давно мечтаешь сделать программу, – вот это то, что ты, действительно, сможет показать зрителю. А переделывать, вносить туда какие-то изменения, как с тем же «Солнечным ударом» или с «Евгением Онегиным», можно всю жизнь. Но главное – программа есть, она существует не только в твоем воображении. А просто мечтать можно еще очень долго, а на выходе ничего же нет?..

Ю: Логично.

В: Поэтому я думаю, что сейчас надо выбрать два проекта и конкретно работать только по ним. 

Ю: Так, подожди, я вспомнил. Ну, однозначно, у нас будет новая программа на двоих с Михаилом Давыдовичем Пукшанским – «Маленькие трагедии». Это Чапек, Зощенко, Аверченко, Тэффи: на первый взгляд, очень странное сочетание.

В: Почему вы решили заняться Чапеком?

Ю: Да потому, что у нас его забыли. Когда-то по его произведениям ставились спектакли, а сейчас он ушел, хотя у него такое интересное мировоззрение, такое вкусное ощущение от жизни, такой юмор, ну, просто!.. И все это умно! Михаил Давыдович вначале даже немножко посопротивлялся, но, когда мы взяли парочку рассказов и почитали, – все вопросы отпали сами собой. Они немного не попадают в контекст Зощенко...

В: А эти рассказы органичны в этой программе?

Ю: Пока не очень…

В: А как вы собираетесь привязывать их?

Ю: Да никак. А чего привязывать? Чапек – это Чапек, Аверченко – это Аверченко. Тут просто есть логика мышления: это наши русские авторы, а это зарубежные, а темы-то берутся все равно одни и те же: темы любви, верности, предательства. Я даже взялся бы сделать вообще отдельную программу по Чапеку, но, честно говоря, с материалами оказалось гораздо сложнее, чем я предполагал. Гораздо сложнее: я не могу их набрать на полновесную программу. Вот читаешь – все нормально, но есть специфика времени, которая для нас уже утратила свою актуальность, есть нестыковка по специфике мышления, потому что мы мыслим иначе, чем Запад. А по своей психологии Чапек, все-таки, ближе к Западу. Тем не менее, у него есть рассказы вне пространства и времени, но таких я нашел пока только два. Есть очень хорошие рассказы, но они длинные: я попробовал их уменьшить, и что получается? Они перестают быть интересными. Точнее – они перестают быть оригинальными по этой подаче мысли.

В: Что-то важное уходит?

Ю: Да. Потом очень может появиться новая программа по Пушкину: ну, это заслуга Михаила Давыдовича.

В: То есть, я так понимаю, что в этом сезоне мы сможем показать ее в Москве?

Ю: Нет, она пока не готова. Эта программа переписывается уже в третий или четвертый раз. Составляешь, начинаешь репетировать – нет, неверно, банально или пошло вдруг, потому что там, все-таки, взгляд на поэта из области – Пушкин-человек. Там много нюансов, но, вместе с тем, великолепная подборка по стихам, очень интересные факты из биографии Пушкина, очень интересные. Я, когда читал, ну, просто.. Очень часто говорил: «Ай да Пушкин!»  Все знают графа Воронцова по одной простой причине – Пушкин написал на него кучу эпиграмм. Но то, что граф Воронцов воспитывал, если не ошибаюсь, его дочку… В том плане, что Пушкин, скажем так, ухаживал за женой графа. При этом сам Воронцов, понимая, что такое Пушкин, сделал максимально тактично: он просто убрал его от себя подальше, и не более того. И в дальнейшем все это не имело никаких последствий, но при этом Пушкин очень сильно прошелся по Воронцову в эпиграммах. Там очень интересные соотношения… Программа вырисовывается и должна быть очень изящная и интересная.

В: Как она будет называться?

Ю: У нее уже есть название, но я его не помню.

В: Какова ее продолжительность?

Ю: Программа рассчитана, как минимум, на два отделения, но, если оставить весь материал, то она потянет и на все три.

В: Ну, это Пушкин. Насколько она подготовлена?           

Ю: Нет, пока еще не готова: она концептуально не прописана, сценография меняется.

В: Ну, и напоследок вот такой вопрос. Три месяца перерыва – после такого отдыха, наверное, не так просто начинать играть? Нет ощущения, что ты по-новому входишь в программу? Слушай, ну, какие великолепные цветы тебе подарили! Я сегодня рассматривала их и понимала…  Я помню, как Олег говорил, что каждый цветок отображает отношение зрителя к артисту. Вот эти великолепные огромные розы - белые, розовые, бордовые, прекрасные хризантемы – сразу видно, с какой любовью они выбраны. А подарки – это же чудо, что такое! Одна книга Пушкина чего только стоит! Я уже не говорю про ее стоимость. А остальные? – Просто нет слов! И ведь это не случайные подарки, купленные на бегу, нет, такие вещи выбирают специально и не так быстро. И во всем этом очень ярко прослеживается зрительская любовь к петербургскому артисту, и это, конечно, невыразимо дорого!

Ю: (улыбается) А мне не только дорого, но и очень приятно!

В: Значит ли это, что, несмотря на то, что в этот раз эта программа далась тебе очень непросто, ты все равно уезжаешь из Москвы в хорошем настроении?

Ю: С одной стороны, мне не очень нравится, что в столицу я стал ездить, как по привычке: процесс пошел, что раз в месяц…

В: А как ты хотел?

Ю: Ну, первые разы, когда я приезжал, – это был такой мандраж, а сейчас это уже рабочий процесс. С одной стороны, мне жаль, что прошло это чувство, а с другой стороны - мне очень нравится все остальное: мне нравится ездить в Москву. А насчет того, что я долго не играл, могу поспорить. Я играю везде: дома, на улице… Я не могу не играть. Так что три-четыре месяца перерыва – это вы меня просто не видели.

В: Ну, это некоторые издержки профессии: она у тебя неотделима от жизни?

Ю: Нет, ни в коем случае.

В: А как тогда?

Ю: Нельзя. Это я играю сам для себя: школа Станиславского учит входить в образ, но не всегда у актеров получается удачно из него выйти.

В: Знаешь, я довольна началом нашего третьего сезона. За вчерашний день мне позвонило много людей с хорошими и добрыми словами в наш адрес, и, конечно, это всегда очень приятно и дает силы идти дальше. Надеюсь, что мы с тобой так же удачно отработаем весь этот сезон и что вы, все-таки, постараетесь порадовать московского зрителя чем-то новым

Ю: Это будет обязательно.

В: А в чеховскую программу вы опять что-то добавили?

Ю:
Да, мы добавляем еще один рассказ, который попадает в логику этого спектакля, но там есть определенная сложность, с которой я пока еще... Что мне жутко не хочется – в этом рассказе придется что-то убавлять, добавлять: что-то такое придется сделать, иначе его не адаптировать для сценического варианта. Так как мы работаем в стезе литературного игрового театра, а он очень хорош для драматического. И нам надо перевести его в жанр литературного театра, а в этом есть определенные проблемы. Думаю, что это будет последняя добавка в эту программу, потому что мы ее уже сформировали: очень четкую, именно ее социальную, направленность, и, если постоянно менять ее, то мы можем потерять вот эту нить, которая у нас сейчас все ярче выкристаллизовывается. В этом спектакле это все ценно и очень важно. Вот «Маленькие комедии» - я четко вижу, что она будет: там некоторые рассказы просто прописаны под Михаила Давыдовича. Вот бери и играй.

В: Ну, чеховская программа просто шикарная. Мы сделали новую запись есенинской и чеховской программ, и недавно я пересматривала их и получала просто невероятно удовольствие – так хороши эти спектакли.

Ю: Самые сильные программы – да, это именно Есенин и Чехов. Все остальное пока еще не дотягивает до их уровня.

В: А знаешь, почему это происходит? Потому что эти спектакли вы играете намного чаще других. Тебе это не кажется?

Ю: Да, скорее всего, это так.
 

В: Конечно, потому что я вижу, как вы сами получаете удовольствие от игры, как великолепно вы подаете материал! Вот этот юмор - он фонтанирует, он просто бьет ключом! 
  Ну да ладно, на этом, пожалуй, мы сегодня и закончим. Спасибо.

Ю: Взаимно (улыбается)


Анастасия Савченкова © 2024

Конструктор сайтов - uCoz

Обмен ссылками