| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 07.03.2013, 20:19 | Сообщение # 1 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 291
Статус: Offline
| 
Инна Чурикова достойна всех самых восторженных эпитетов, которые только существуют, потому что она на самом деле потрясающая актриса. Невероятная. И одна из немногих по настоящему стильных женщин нашего времени. Доброжелательная, спокойная, она держится с достоинством английской королевы и всегда существует немножко отдельно ото всех. При этом очевидно, что ей ведомы все наши страхи, радости и комплексы, иначе она бы не играла так, что раз увидев ее игру, забыть ее уже невозможно.
– Что определило вашу систему координат в искусстве?
– Для меня огромным откровением стал Бергман – все его фильмы. Для меня это было невероятным погружением в нестойкость психологических чувствований человека, в мельчайшие изменения в психологии людей, в сложность взаимоотношений… Не могу сформулировать… Огромное количество размышлений рождалось после его фильмов. И та откровенность, с которой он показывал какие-то сцены, о которых совершенно не было принято говорить в советском кино, - конечно, поражала. Причем ведь он сам писал сценарии! Представляете, какой сложной, напряженной жизнью жил Бергман, что писал об этом обо всем и рассчитывал, что люди его поймут! Сейчас такое невозможно. Я совсем не представляю, что бы он сейчас делал, особенно у нас. У нас, думаю, он был бы вне рейтинга – никакого рейтинга у него не было бы. Сейчас так режиссеры не работают. Молодые вообще так не умеют. Не умеют, и поэтому выдумывают фокусы, и строят на этих фокусах спектакли. А чтобы ставить, как Бергман, надо с актером работать, и искать, и думать. Потому что ведь мы, люди, - сложные, даже несмотря на то, что у нас сейчас новое время, капитализм, деньги, и все прочие новые слова, но все равно мы очень сложные, непростые.
– Люди меняются в зависимости оттого, что вокруг них: капитализм, социализм или Древний Рим?
– Мне хочется верить, что не меняются, хотя сейчас я вижу много очень банальных и простых решений в поведении. Вот образовывается клан богатых, скажем, людей. Те, кто не так богаты, – уже не наши. И образуется банальное решение. Очевидно, что все не так просто, как я только что сказала. Но все же сейчас… люди предпочитают не слышать, что другому плохо. Потому что если услышишь, надо этим заниматься. Так что лучше не слышать, не обращать внимание. Я вижу, что этого становится все больше и больше. Лучше не сострадать, не защищать, не думать, не сопереживать.
– С другой стороны, есть Чулпан Хаматова и Дина Корзун, которые заставляют людей вникать в проблему детского рака, и убеждают давать деньги на аппаратуру…
– Это есть, конечно, но это исключение. Может быть, таких, как Чулпан и Дина – много, просто мы не всех знаем, но в целом люди не хотят про это думать. А хотят думать про деньги. И, ничего не делая, много заработать. У нас же, даже покупая лекарство, никогда не уверен, что это настоящее лекарство. И почему-то это не считается преступлением – подделка лекарств. А что это, как не преступление? Может быть, это и раньше было. Но как-то это меньше было заметно. Наверное, потому что было равенство нищих, а теперь много стало искушений. Не знаю. Раньше, знаете, чтобы посмотреть «Обыкновенный фашизм» Ромма люди стояли ночью в очереди. Теперь разве такое возможно? А это нужно людям – потому что дает знание и понимание, для чего это все – деньги, виллы в Испании, работа. Для чего вообще все.
– Когда люди в театр приходят – они за этим идут?
– Наверное, они же в театре становятся равны, как дети. Я не чувствую, что в зале сидят люди разных социальных слоев. В театре все равны. Как в храме.
– Говорят, что театр и религия не совместимы, не сочетаются. А для вас как?
– Священники считают, что актерская работа – она грешная работа. А мне кажется, что если есть какой-то божий смысл в том, что ты делаешь, в пьесе, в том направлении искусства, которого ты держишься, – то почему она грешная? Я не могу ответить на этот вопрос.
– Вы кажетесь очень благополучным и гармоничным человеком, как будто бы вы знаете что-то, что дает силы спокойно жить.
– Это я кажусь такой. Я очень многих вещей не понимаю, не знаю. Главное, никак не могу понять, почему мы так несовершенно живем. Мне кажется, что жизнь – это подарок. Почему мы не видим этого? Но и жизнь сама несовершенна, и мы несовершенны. На эти вопросы невозможно ответить. Вернее, так: ответ ясен, но так, как требует этот ответ, жить невозможно. Не получается. Я не знаю, почему я такое впечатление произвожу… разве что, я не люблю суетиться. Фестиваль Тарковского мне тем и дорог, что он проходит в Иваново, где нет суеты. И люди там – кто бы что ни говорил – другие: простые, открытые, сердечные. Мы в Юрьевце, во дворе дома, где Тарковский провел детство, сажали яблони в прошлом году, и я огромное удовольствие от этого получила. Это Леша Гарнизов, директор фестиваля, придумал. И пристань в Юрьевце сделать тоже он придумал, и теперь пароходы, которые идут по Волге, останавливаются в этом красивейшем провинциальном городе, в котором колокольня стоит как невеста. А на наши фестивальные вечера собирается весь город. Знаете, кажется, для тех, кто там живет, фестиваль Тарковского – совершенно необходимая история. Потому что они как будто ожили, жизнь какая-то началась в этих местах. А места – потрясающие. Сила там невероятная, и гармония. И совершенно особенные зрители. Наш фестиваль так построен, что после каждой картины проходят обсуждения, и люди говорят, что думают. И это очень интересно и, мне кажется, важно для тех, кто картины снимает, – слушать людей, потому что ведь может оказаться, что люди правы. Да они и скорее всего правы. Но для того, чтобы понять это, их надо услышать. А в сегодняшнем мире есть очень немного мест, где создатели фильма могут поговорить с теми, кто картину смотрит. Наш фестиваль – одно из таких очень редких мест.
– Вы сами не боитесь общаться с публикой?
– Нет. Иногда, конечно, когда все время надо фотографироваться, есть момент… усталости что ли. Мы однажды с Лией Ахеджаковой в Карловых Варах встретились с Ольгой Александровной Аросевой. Мы приехали туда отдыхать, а люди все время подходят и говорят: «Давайте сфотографируемся». А мы там – воду пьем. Лечимся. А люди все подходят и подходят. И вот мы Аросевой стали жаловаться: «Как же мы устали! Как нам надоело фотографироваться!» А она нам отвечает: «Нет, девчонки, зря вы так рассуждаете. Это же люди. Для них ведь встреча с нами – это праздник!» И тут же кто-то подошел, и мы уже втроем стали фотографироваться и после этого разговора с Аросевой уже не ныли. Потому что, действительно, для людей это праздник, а для нас – часть нашей работы.
– Вы доверяете публике?
– Конечно.
– А публику можно обмануть?
– А зачем тогда выходить на сцену, если ты хочешь обмануть публику? Ни театр, ни кино – не место, где надо обманывать.
– Вы как-то сказали, что ходили на репетиции Эфроса в конце 70-х, а сейчас к кому из режиссеров вам было бы интересно пойти посидеть на репетиции?
– Может быть, к Някрошюсу. Еще можно было бы посидеть у Серебренникова.
– Когда вы рассказывали о своих впечатлениях о фильме «Пианистка», который вам понравился, обмолвились, что никогда бы не сыграли такую роль. Почему?
– Не посмела бы. Потому что тут нужно абсолютное неглиже. Я не могу это сделать. Я не могу так распахнуться, потому что … ну, это не мое. Хотя Изабель Юппер тоже долго уговаривали, и уговорили, в конце концов. Может быть, и меня бы уговорили.
– Но на «Монологи вагины» вас же не уговорили?
– Нет. Мне Ингеборга Дапкунайте говорит: «Инна, я знаю, что вы должны сыграть!». Я загорелась, жду с открытым ртом, а она говорит: «Жену – в пьесе, где мужчина любит козу. И роль в «Монологах вагины». Вот такие роли Ингеборга мне придумала (смеется). Я не знаю, может быть, это где-то принято… с козами… жалеют женщин что ли… Короче, Инга мне придумала одну пьесу про козу, а другую про вагину (смеется). Нет, ну это правда, смешно. Я же этого слова не знала. Я не знала, что такое «вагина». Режиссер мне что-то говорит по телефону, а я слушаю и думаю, что это имя женщины. Ужас, какая неграмотная. Но меня просветили.
– Есть роли, которые вы не сыграли, и жалеете об этом?
– Я очень жалела, что отказалась у Паши Чухрая сниматься. Он режиссер хороший. Еще жалела, что отказалась у Кончаловского в кино играть Соню в «Дяде Ване», потому что ждала, что нам с Глебом Панфиловым разрешат снимать Жанну Д’Арк. Мне предлагали играть Анну Каренину – но мне кажется, что не надо мне играть Анну Каренину, а Соню – надо, потому что я про нее очень много понимаю.
– Как-то вас назвали в лицо великой актрисой, а вы так отреагировали, что стало понятно, что вы себя на самом деле такой не считаете.
– Конечно, не считаю. Ну что вы. Мне так трудно бывает. Ужасно. Иногда надо в тысячу комнат заглянуть, чтобы найти ту единственную, где лежит разгадка роли. Очень трудно бывает. Как всем.
– А бывает, что не получается?
– Бывает так, что в начале я меньше знаю, а потом все больше и больше, и так становится интересно играть… а потом наступает момент, когда можно уже импровизировать. И это самое прекрасное. Когда можно импровизировать даже в Чехове.
– Есть страх, что вас забудут, и период вашей востребованности закончится?
– На телевидении есть передача про то, как уходили из жизни известные люди, а еще Леня Филатов вел «Чтобы помнили» – и однажды, когда мы вместе были во Франции, сказал: «В сложное дело я попал, мне кажется, они меня зовут». Я так удивилась: он был еще абсолютно здоров, молод, полон сил, сидел рядом со своей красавицей женой. Но дело не в этом. Огромное количество наших звезд, которых любил наш народ, умерли в жуткой нищете и полном забвении. Пушкин сказал: «Поэт, не дорожи любовию народной/ Восторженных похвал пройдет минутный шум…» И я это хорошо знаю. Мне кажется, что из многих искушений несколько я миновала. Искушение славой миновала. А, может быть, мне так кажется, и я слишком сейчас к себе хорошо отношусь. Но я очень хорошо отдаю себе отчет в том, что «восторженных похвал пройдет минутный шум». Жизнь так устроена, что никогда не знаешь, что будет дальше. Такие коленца жизнь выкидывает. Вот Коля Караченцов. Мы сыграли с ним спектакль «Сорри», потом остались обсудить его, как всегда делали, он мне сказал, что мы темп теряем, что надо держать ритм, и я с этими его словами ехала домой, и дома жила какое-то время, думала про спектакль, а потом услышала по радио, что произошла катастрофа. Такое вот коленце… Я боюсь прогнозировать, боюсь чертить, боюсь даже думать об этом, хочу, чтобы мой муж был жив и здоров и долго работал, и мой сын, и мамочка моя.
Мне хочется, чтобы не было потерь, но - кто же знает? Я понимаю, что забывается все, ничего не помнится. И если не покажут по телевидению, то никому и дела нет. Помнят тебя только те, кто тебя знал и любил безотносительно известности и всей этой мишуры.
– С ролями меняется ваше ощущение человека и жизни?
– Меняется, но не из-за ролей, а потому что я меняюсь в возрасте. Я не могу сказать, что я становлюсь умнее. Единственное, что у меня не меняется – я хочу верить в человека и человеку. Мне кто-то что-то говорит, и я хочу этому верить. Поэтому меня можно обмануть (смеется). Иногда – очень легко. Хотя внутри меня все время как будто рентген работает, и я чувствую, врет человек или нет. С другой стороны… иногда кажется, что я все понимаю и вижу, а на самом деле многого не вижу и не понимаю. Потому что очень хочу верить человеку. И очень не хочу разочаровываться. Разочаровываться для меня – ужасная пытка. Ужасная. Но я, даже разочаровавшись, еще сто раз обойду этот предмет, в котором разочаровалась, и сто раз уговорю себя, что он все равно хороший и что я ошиблась. И опять очаровываюсь. Потому что если разочароваться, я тогда не знаю, что делать. Совсем. Наверное, поэтому я оптимист.
Беседовала Катерина АНТОНОВА
http://www.teatral-online.ru/news/1594/
|
| |
| |
