Главная | Регистрация | Вход Приветствую Вас Гость | RSS
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Форум » Размышления » "Несказанное, синее, нежное ..." » «Дай, Джим, на счастье лапу мне…»
«Дай, Джим, на счастье лапу мне…»
Валентина_КочероваДата: Четверг, 14.02.2013, 00:24 | Сообщение # 1
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 291
Репутация: 0
Статус: Offline
«Дай, Джим, на счастье лапу мне…»



«Все затихло в Москве… В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противозаконно светится огонь… У подъезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись задками…»

Так в одном из номеров гостиницы Шевалье, что в Камергерском переулке, Дмитрий Оленин - герой толстовских «Казаков» - прощался с приятелями перед дальней дорогой на Кавказ.

Подобно Оленину объехал, странствуя и вдохновляясь, весь Кавказ и в последний год своей мятежной жизни пришел сюда, в Камергерский переулок Москвы, Сергей Есенин - пришел, чтобы познакомиться с Василием Качаловым, жившим в переулке толстовской прозы напротив дома Шевалье. К тому времени переулок был переименован в Проезд Художественного театра ( в честь 25-летия детища Станиславского и Немировича-Данченко). И поныне сохранилось бывшее здание гостиницы, но исчез дом Качалова. Лишь строка в адресной книге «Вся Москва» сохранила точный адрес встречи поэта и актера: «Качалов Вас. Ив., арт. Пр. художественного театра, 3, кв. 9 (МХАТ)».

«Старая качаловская квартира, - писал поэт Анатолий Мариенгоф в книге мемуаров, - находилась на втором этаже деревянного флигеля, что стоял во дворе Художественного театра». В описании дома Качалова все верно, за исключением того, что флигель был кирпичный. В разные годы в этом доме было общежитие рабочих Художественного театра, но отдельные комнаты сдавались частным лицам. После октября 1917 года весь дом был передан Художественному театру под общежитие.

Семья Качаловых поселилась здесь с весны 1922 года, сразу же после возвращения из зарубежных поездок театра. «Я узнал, что мы будем жить здесь же, во дворе театра. Это было помещение бывшей дворницкой, квартирка из трех малюсеньких комнат и кухни, с большой русской печью в центре всей квартиры», - вспоминал о том времени Вадим Васильевич Шверубович, сын Качалова. Один из близких друзей семьи Качаловых говорил: «До чего же была уютна, радушна, тепла, сердечна, гостеприимна эта квартирка! Я не скажу, какого времени - Павловского или Александровского - была качаловская мебель, но в креслах было удобно сидеть, на диване - развалиться, а за круглым столом о пяти ножках вкусно елось, хорошо пилось и чудесно разговаривалось».

Вот в такую уютную, гостеприимную квартиру и пришел Сергей Есенин в марте 1925 года. До этого времени поэт и актер не были лично знакомы, хотя есенинские строки входили в концертный репертуар Качалова с 1922 года. Примечательно, что Василий Иванович читал такие стихи поэта, как «Песнь о собаке», «Корова», «Гой ты, Русь моя родная…» По свидетельству современника, «он читал эти стихи взволнованно и как-то очень бережно, почти интимно». А сам актер говорил: «Стихи его люблю давно. Сразу полюбил, как только наткнулся на них, кажется, в 1917 году в каком-то журнале. И потом, во время моих скитаний по Европе и Америке, всегда возил с собой сборник его стихов. Такое у меня было чувство, как будто я возил с собой - в американском чемодане - горсточку русской земли. Так явственно, сладко и горько пахло от них родной землей».

Представил Качалову Есенина Борис Пильняк, добавив при этом: «Он давно знает Вас по театру и хочет познакомиться». В самой этой встрече не было случайности. Есенина всегда интересовало искусство театра. Известно, что еще до революции, в 1913-1914 годах, начинающий поэт, приехав из рязанской деревни в Москву, прежде всего, пришел в Третьяковскую галерею и Художественный театр, посмотрел «Вишневый сад» Чехова. В этом спектакле роль Трофимова, а в последующие годы и роль Гаева играл В.И.Качалов. В 20-е годы Есенин видел Василия Ивановича в спектакле «Царь Федор Иоаннович».

Вспоминая о своей первой встрече с поэтом, Качалов писал: «Часам к двенадцати ночи я отыграл спектакль, прихожу домой. Небольшая компания моих друзей и Есенин уже сидят у меня. Поднимаюсь по лестнице и слышу радостный лай Джима, той самой собаки, которой потом Есенин посвятил стихи. Тогда Джиму было всего четыре месяца. Я вошел и увидел Есенина и Джима - они уже познакомились и сидели на диване, вплотную прижавшись друг к другу. Есенин одною рукою обнял Джима за шею, а в другой держал его лапу и хриплым баском приговаривал: «Что это за лапа, я сроду не видал такой». Джим радостно взвизгивал, стремительно высовывал голову из-под мышки Есенина и лизал его лицо. Есенин встал и с трудом старался освободиться от Джима, но тот продолжал на него скакать и еще несколько раз лизнул его в нос. «Да постой же, может быть, я не хочу больше с тобой целоваться. Что же ты, как пьяный, все время лезешь целоваться!» - бормотал Есенин с широко расплывшейся детски лукавой улыбкой».

В это вечер поэт рассказал хозяину дома о своих первых шагах, о знакомстве с Александром Блоком в дореволюционном Петрограде. Говорил о несбывшейся мечте - поездке в Персию, прочел стихотворение о прекрасной Шаганэ. Сидели долго, почти до утра, и все это время звучали в качаловской квартире есенинские стихи, которым вместе с другими гостями внимал Джим. Василий Иванович написал об этом так: «Джиму уже хотелось спать, он громко и нервно зевал, но, очевидно, из любопытства присутствовал, и когда Есенин читал стихи, Джим внимательно смотрел ему в рот. Перед уходом Есенин снова долго жал ему лапу: «Ах ты черт, трудно с тобой расстаться. Я ему сегодня же напишу стихи. Приду домой и напишу».

В тот же вечер Качалов рассказал поэту о предстоящих гастролях Художественного театра на Кавказе. Это совпадало с планами самого Есенина, и он, обрадованный, пишет Тициану Табидзе: «Милый друг Тициан! Вот я и в Москве. Обрадован страшно, что вижу своих друзей и вспоминаю и рассказываю им о Тифлисе. Грузия меня очаровала. Как только выпью накопившийся для меня воздух в Москве и Питере - тут же качу к Вам. В эту весну в Тифлисе, вероятно, будет целый съезд москвичей. Собирается Качалов, Пильняк, Толстая и Вс.Иванов».

В те же мартовские дни 1925 года поэт написал свое знаменитое стихотворение «Собаке Качалова» (впервые было опубликовано в газете «Бакинский рабочий» 7 апреля 1925 года).

Стихотворение, посвященное Джиму, только что сочиненное, Есенин сам читал собаке Качалова. Пришел в цилиндре, очень торжественный, но хозяина не оказалось дома. Тогда поэт посадил Джима перед собой и абсолютно серьезно прочел ему все стихотворение от начала до конца. Единственной свидетельницей этой трогательной и незабываемой сцены была старушка - родственница Качаловых. Но позже Есенин повторил свое чтение. Об этом вспоминал сам Василий Иванович: «Прихожу как-то домой - вскоре после моего первого знакомства с Есениным. Мои домашние рассказывают, что без меня приходили трое: Есенин, Пильняк и еще кто-то, Тихонов, кажется. У Есенина на голове был цилиндр, и он объяснил, что надел цилиндр для парада, что он пришел к Джиму с визитом и со специально ему написанным стихами, но так как акт вручения стихов Джиму требует присутствия хозяина, то он придет в другой раз».

В мае 1925 года Художественный театр приехал на гастроли в Баку из Тифлиса, где уже прошли спектакли. Там же, в Баку, оказался и Есенин (лежал в больнице с простудой). В первый же день гастролей, 15 мая, поэт прислал Качалову записку:


«Качалову.
Дорогой Василий Иванович! Я здесь. Здесь я напечатал, кроме «Красной нови», стих Джиму. В воскресенье выйду из больницы (болен легкими). Очень хотелось бы увидеть Вас за 57-летним армянским. А? Жму Ваши руки. С.Есенин».


В этот же день поэт отправил к Василию Ивановичу знакомую девушку, о чем Качалов вспоминал: «Сижу в Баку на вышке ресторана «Новой Европы». Хорошо. Пыль как пыль, ветер как ветер. Приходит молодая миловидная смуглая девушка и спрашивает:

- Вы Качалов?
- Качалов, - отвечаю.
- Один приехали?
- Нет, с театром.
- А больше никого не привезли?
Недоумеваю.
- Жена, - говорю, со мной, товарищи.
- А Джима нет с вами? – почти вскрикнула.
- Нет, - говорю. – Джим в Москве остался.

- А-ай, как будет убит Есенин, он здесь в больнице уже две недели, все бредит Джимом и говорит докторам: «Вы не знаете, что это за собака. Если Качалов привезет Джима сюда, я буду моментально здоров. Пожму ему лапу и буду здоров, буду с ним купаться в море».

Девушка отошла от меня огорченная:

- Ну что ж, как-нибудь подготовлю Есенина, чтобы не рассчитывал на Джима».

Спустя пять дней Есенин пришел к Василию Ивановичу на спектакль «Царь Федор Иоаннович». Тогда же Качалов познакомил поэта со Станиславским. А через месяц, в июне, Василий Иванович писал из Харькова своей знакомой А.В.Анапитовой: «В Баку возился с Есениным, укрощал его. Его как раз выпустили из больницы ко дню нашего приезда, очень похудевшим, без голоса. В общем, он очень милый малый, с очень нежной душой… Хулиганство у него напускное - от молодости, от талантливости, от всякой «игры».

Поздняя московская осень 1925 года. Качалов вновь в Москве. В один из тех осенних дней его посетил Мариенгоф, позже написавший об этой встрече: «По приезде побывали у Качаловых. В маленькой их квартирке в Камергерском пили приветливое хозяйское вино. Василий Иванович читал стихи - Блока, Есенина. Из угла поблескивал черной короткой шерстью и большими умными глазищами качаловский доберман-пинчер. Василий Иванович положил руку на его породистую точеную морду.
- Джим… Джим… Хорош?
- Хорош!
- Есениным воспет!
И Качалов прочел стихотворение, посвященное Джиму».

Поэт Вольф Эрлих, в своей книге «Право на песнь» (1930) описал одну из встреч в Москве Есенина и Качалова: «Мы стоим на Тверской. Перед нами горой возвышается величественный, весь в часуче Качалов. Есенин держится скромно, почти робко. Когда мы расходимся, он говорит: «Ты знаешь, я перед ним чувствую себя школьником! Ей-богу! А почему, понять не могу! Не в возрасте же дело!»

У поэта и актера было еще несколько встреч - коротких, мимолетных. Но неумолимо подходил к концу 1925 год. Словно предчувствуя свой близкий конец, Есенин как-то оборонил, наблюдая с балкона толстовской квартиры на Остоженке невероятно багровый московский закат: «Видал ужас?Это - мой закат».

Вспоминая один из последних декабрьских вечеров того рокового для поэта года, Качалов писал: «А вот и конец декабря в Москве. Есенин в Ленинграде. Сидим в «Кружке». Часа в два ночи вдруг почему-то обращаюсь к Мариенгофу:
- Расскажи, что и как Сергей.
- Хорошо, молодцом, поправился, сейчас уехал в Ленинград, хочет там жить и работать, полон всяких планов, решений, надежд. Был у него неделю назад, навещал его в санатории, просил тебе кланяться. И Джиму - обязательно.
- Ну, - говорю, - выпьем за его здоровье.
Чокнулись.
- Пьем, - говорю, - за Есенина.

Все подняли стаканы. Нас было за столом человек десять. Это было два - два с половиной часа ночи с 27 на 28 декабря. Не знаю, да, кажется, это и не установлено, жил ли, дышал ли еще наш Сергей в ту минуту, когда мы пили за его здоровье.

- Кланяется тебе Есенин, - сказал я Джиму под утро, гуляя с ним по двору. Даже повторил: Слышишь, ты, обалдуй, чувствуешь - кланяется тебе Есенин.
Но у Джима в зубах было что-то, чем он был всецело поглощен - кость или льдина, - и он даже не покосился в мою сторону.

Я ничем веселым не был поглощен в это полутемное, зимнее, морозное утро, но не посетило и меня никакое предчувствие или ощущение того, что совершилось в эту ночь в ленинградском «Англетере».

Так и не почувствовал, по-видимому, Джим пришествия той самой гостьи, «что всех безмолвней и грустней», которую так упорно и мучительно ждал Есенин. «Она придет, - писал он Джиму, - даю тебе поруку…»

Воспоминания Качалова о Сергее Есенине были напечатаны впервые в журнале «Красная нива» в 1928 году. Этот же год стал последним годом жизни Джима - он внезапно заболел воспалением мозга и погиб. Однако в предшествующие два года Джим в полной мере испытал на себе отблеск света поэтической славы, шедшей от воспевшего его поэта. Всякий раз, когда Качалов появлялся в Художественном проезде с Джимом, мгновенно собиралась людская толпа, неотступно следовавшая за актером и его собакой. Всюду слышались возгласы: « Смотрите - Качалов! И неужели рядом с ним тот самый его пес, воспетый Есениным?..»


Конечно, Василия Ивановича знала и любила вся Москва, но и Джим мог поспорить со своим хозяином в известности - он был просто знаменит!

Из всех качаловских друзей Джим особенно любил Викентия Викентьевича Вересаева. При появлении писателя он сразу же выбегал ему навстречу и бросался на грудь. В ответ Вересаев нараспев говорил есенинским стихом: «Дай, Джим, на счастье лапу мне». И Джим немедленно давал Вересаеву лапу и приветливо лаял несколько раз. Однажды в присутствии Джима Василий Иванович прочел гостям сцену из «Братьев Карамазовых» Достоевского - диалог Ивана и Черта. Эффект был потрясающий. Что-то странное произошло с Джимом - спокойного пса невозможно было узнать. Он метался, лаял зло и свирепо, на морде появилась пена. Когда кто-то попытался его успокоить, он чуть было не покусал гостя. Шерсть Джима вздыбилась, от нее сыпались электрические искры. Все очень испугались, и собаку увели на кухню, где Джим постепенно успокоился. Судя по всему, его испугал второй голос Качалова, голос черта - зловещий, непривычный…» Качаловский черт вселился в Джима», - констатировал, как врач, Вересаев. И добавил: «Тяжелая это, видно, обязанность быть псом у артиста. Да еще наше волнение передалось ему. Бедный Джим! То его воспел Есенин, то взволновал качаловский черт. Наверное, он завидует простым псам, тем, что живут у одиноких старух».



Сохранилась фотография Джима, сделанная в 1926 году. И весной того же года был сделан замечательный портретный рисунок Джима. Автор этого рисунка - известная художница Ольга Людвиговна Дела-Вос-Кардовская, подруга Ахматовой, Гумилева, Волошина и Сомова, Лансере и Кустодиева. Этот рисунок, запечатлевший Джима - лирического героя одного из лучших есенинских стихотворений - выполнен на небольшом картоне в пастельных тонах. Старательно подобранные цвета точно передают масть Джима - доберман-пинчер почти черного цвета с коричневыми подпалинами на груди и брюхе.

Рисунок хорошо сохранился и занимает почетное место среди других семейных реликвий в доме внучки Качалова - Марины Вадимовны Шверубович.

Поневоле вспоминаются слова Юрия Олеши, сказанные им о Сергее Есенине: «Считать себя счастливым от того, что не бил зверей по голове, - это необычайно, это может открыть в нас только поэт. И только поэт может назвать зверей нашими младшими братьями».

Каждое стихотворение Есенин - это как бы отдельная страница его мятежной судьбы. И лучшие страницы той судьбы - это проникновенные, лирические исповеди о самых преданных друзьях: об ощенившейся суке, о подстреленной лисице. «Песнь о собаке», «Сукин сын», «Собаке Качалова» - каждое из них осмыслено поэтом через мир людей. Эпиграфом ко всему поэтическому наследию Есенина можно было бы поставить строки: «Каждый стих мой душу зверя лечит».

Евангельское выражение «Блажен, иже и скоты милует» более всего отражает суть добросердечной есенинской поэзии.

Взволнованный Горький, услышав в авторском исполнении «Песнь о собаке», сказал Есенину, что, на его взгляд, он первый в русской литературе так умело и с такой искренней любовью пишет о животных. А в ответ Есенин задумчиво молвил: «Да, я очень люблю всякое зверье…»

Еще при жизни поэта критика отмечала: «Трогает и подчиняет его любовь ко всему земному, а особенно взволнованно пишет он о зверях и очень хорошо их чувствует. Недаром он как-то назвал свои стихи «песней звериных прав». (А.Воронский)

Оборвалась внезапно жизнь поэта, отошли в прошлое «отзвучавшие в сумрак года», но по-прежнему отзывчивы на есенинское отчее слово самые заветные струны наших сердец. И поэтическое посвящение «Собаке Качалова» вносит в разброд нынешних дней теплую ноту подлинных человеческих чувств.


Алексей Казаков

http://zinin-miresenina.narod.ru/photo_5.html
Прикрепления: 0735551.jpg (92.2 Kb) · 6509246.jpg (60.5 Kb)
 
Форум » Размышления » "Несказанное, синее, нежное ..." » «Дай, Джим, на счастье лапу мне…»
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:

Анастасия Савченкова © 2024

Конструктор сайтов - uCoz

Обмен ссылками