 |
|
ЕСЕНИНСКИЕ МЕСТА В ПЕТЕРБУРГЕ
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 29.01.2013, 22:38 | Сообщение # 1 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 291
Статус: Offline
| Есенин в Петрограде - Ленинграде
http://esenin.ru/esenin-....de.html
"С посмертной судьбой Есенина произошла волшебная странность. – писал в начале 50-х гг. истекшего столетия поэт Георгий Иванов. – Он мертв уже четверть века, но все связанное с ним, как будто выключенное из общего закона умирания, умиротворения, забвения, продолжает жить. Живут не только его стихи, а все "Есенинское", Есенин "вообще", если можно так выразиться. Все, что его волновало, мучило, радовало, все, что с ним как-нибудь соприкасалось, до сих пор продолжает дышать трепетной жизнью сегодняшнего дня". Эти слова остаются в силе и более полувека спустя.
В дни ощутимого охлаждения интереса к поэзии 110-летие со дня рождения Есенина, не став всенародным праздником, все-таки выплеснулось за пределы литературных и литературоведческих кругов. Определенный резонанс вызвал недавний фильм В. Безрукова.
Сразу следует оговориться, что анализа фильма в данной статье читатель не найдет: автор статьи не считает себя в праве анализировать фильм, который принималась смотреть несколько раз, но ни разу не смогла выдержать более 5 минут. Но те моменты, которые вызывают отторжение сразу, указать можно:
Во-первых, это вольное обращение с мемуарным материалом, безосновательное переиначивание реальных эпизодов, а иногда и откровенные неточности (а маленькая ложь, как известно, рождает большое недоверие).
Во-вторых, модернизация и опошление общего стиля жизни послереволюционной России. Между большевиками 20-х и героями современных "бандитских сериалов", при некотором типологическом сходстве, есть, тем не менее, значительная разница – и в манерах, и в употребляемых фразеологизмах. Несмотря на все ужасы и нестроения послереволюционной эпохи, современный стиль мышления "ниже пояса" свойствен ей не был.
В-третьих, отсутствие (несмотря на явные потуги и вымучивание) у актера, исполняющего главную роль, есенинской "харизмы" – того необыкновенного обаяния, которое заставляло современников прощать ему даже непростительные поступки.
В дискуссиях звучала мысль, что именно Есенин (в противовес прославленному советской эпохой Маяковскому) и есть "лучший и талантливейший" поэт своей эпохи, к поэту был приложен эпитет "великий" и вновь оживились споры вокруг его смерти. Нисколько не отрицая большого таланта и значимости "последнего поэта деревни", позволим себе высказать мысль, что выдвижение его не только в качестве первого поэта своей эпохи, но даже в качестве героя и мученика, отражает не столько историко-литературную реальность первой трети XX в., сколько психологическую реальность наших дней. В судьбе Есенина есть нечто такое, что выводит интерес к нему за рамки литературы, – именно поэтому обращение к его творчеству является для современного исследователя также актом самопознания.
Сформулировать ответ на вопрос, что же продолжает волновать соотечественников в Есенине восемьдесят лет спустя после его смерти, едва ли можно в двух словах. Но все же один из возможных кратких ответов мы рискнем предложить читателю: Есенин особенно близок нашему смутному времени, поскольку его поэзия – это зеркало русской смуты; более того – смута прошла через все его существо. В стихах Есенина отразились и природная чистота, и трагическая нестойкость, и горечь падения, и боль надлома, и глубина отчаяния – все, что на протяжении века было свойственно не только ему. Не случайно одна из самых глубоких критических статей о творчестве поэта, принадлежащая перу З.Н. Гиппиус, так и называется: "Судьба Есениных". Секрет популярности Есенина в том, что за ним стоят миллионы сходных судеб, – сходных, может быть, не столько фактами внешней биографии, сколько внутренней историей души.
Иногда о человеке многое может сказать его портрет. Портреты Есенина говорят сами за себя: непритворная чистота светится в его лице. Такой взгляд не может изобразить человек испорченный. Надо сказать, какая-то внутренняя открытость оставалась в нем до конца, пережив все его падения.
ПОЯВЛЕНИЕ В ПЕТЕРБУРГЕ
Есенин появился в Петербурге 9 марта 1915 г. Первым, кого он посетил в Петербурге, был – ни много, ни мало – Блок, в те годы уже получивший признание как первый поэт России. Чтобы так начать знакомство с литературной средой, нужно было обладать немалой уверенностью в себе. Визит был удачным. Блок как типичный интеллигент, в собственных ломках совести искавший источник вожделенной чистоты, и, согласно традициям русской демократической интеллигенции, полагавший найти его в простом народе, заинтересовался пришедшим к нему юношей, дал ему рекомендательные письма, и путь Есенина в литературные круги был открыт.
Широту его знакомств исследователи отмечали неоднократно.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 29.01.2013, 22:42 | Сообщение # 2 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 291
Статус: Offline
| Уже в первый свой приезд в Петербург он познакомился – помимо Блока – с Городецким, Клюевым, Ремизовым, Сологубом, Ахматовой, Горьким, Мережковскими и рядом других, менее известных ныне, но не менее влиятельных в ту пору лиц. То, что многие из его новых знакомых были антиподами, в пределах одного круга несовместимыми, его не смущало. Многие из них впоследствии рассказывали о первых своих впечатлениях о новом крестьянском поэте. Все сходились на том, что в начале это был очень скромный юноша, не позволявший себе никаких дерзких выходок.
"Он показался мне мальчиком пятнадцати – семнадцати лет. – вспоминал Горький. – Кудрявенький и светлый, в голубой рубашке, в поддевке и сапогах с набором, он очень напоминал слащавенькие открытки Самокиш-Судковской, изображавшей боярских детей всех с одним и тем же лицом. Есенин вызвал у меня неяркое впечатление скромного и несколько растерявшегося мальчика, который сам чувствует, что не место ему в огромном Петербурге" .
Весьма интересны впечатления Зинаиды Гиппиус: "Ему лет 18. Крепкий, среднего роста. Сидит за стаканом чая немножко по-мужицки, сутулясь. Лицо обыкновенное, скорее приятное; низколобый, нос "пипочкой", а монгольские глаза чуть косят. Волосы светлые, подстрижены по-деревенски и одет еще в свой "дорожный" костюм; синяя косоворотка, не пиджак – а "спинжак", высокие сапоги. Держал себя со скромномстью, стихи читал, когда его просили, – охотно, но не много, не навязчиво, три-четыре стихотворения. Они были недурны, хотя еще с сильным клюевским налетом, и мы их в меру похвалили. Ему как будто эта мера показалась недостаточной. Затаенная мысль о своей "необыкновенности" уже имелась, вероятно: эти, мол, пока не знают, ну да мы им покажем. В молодом Есенине много было еще мужицко-детского и не развернувшейся удали – тоже ребяческой". После чтения стихов Есенин еще пел частушки. "И надо сказать, – это было хорошо. Удивительно шли и распевность, и подчас нелепые, а то и нелепо-охальные слова к этому парню в "спинжаке", что стоял перед нами, в углу, под целой стеной книг в темных переплетах. Книги-то, положим, оставались ему и частушкам – чужими; но частушки, со своей какой-то безмерной – и короткой, грубой удалью и орущий их парень в кубовой рубахе решительно сливались в одно. Странная гармония". И далее Гиппиус добавляет парадоксальную, но в случае Есенина полностью оправданную мысль: "Когда я говорю "удаль" – я не хочу сказать "сила". Русская удаль есть часто великое русское бессилие".
На фоне общего восхищения диссонансом звучало мнение Федора Сологуба (письменно, впрочем, им самим не зафиксированное): "Я этого рязанского теленка сразу за ушко и на солнышко. Прощупал хорошенько его фальшивую бархатную шкурку и обнаружил под шкуркой настоящую суть: адское самомнение и желание прославиться во что бы то ни стало". Если сопоставить отзыв Сологуба с собственными эпистолярными признаниями Есенина, видно, что его прозрения не лишены основания. В этом явлении петербургской публике в поддевке, высоких сапогах и "спинжаке" со стороны Есенина, в самом деле, была определенная доля лукавства. Он представлялся пасторальным "нетронутым цивилизацией" мальчиком из деревни, в то время как с цивилизацией был знаком лишь немногим меньше, чем большинство его слушателей. Во-первых, за плечами его было семь классов образования – почти гимназия, только что без языков; во-вторых, он уже три года жил в Москве, причем вращался в среде вполне интеллигентной. Но понятно, что предстать перед столичными снобами как "дитя природы" значило привлечь к себе повышенное внимание и застраховаться на случай излишне придирчивой критики. Если верить воспоминаниям А. Мариенгофа, впоследствии Есенин сам признавался в том, что разыграл своих первых петербургских слушателей: "Знаешь, и сапог-то я никогда в жизни таких рыжих не носил, и поддевки такой задрипанной, в какой перед ними предстал. Говорил им, что еду в Ригу бочки катать. Жрать, мол, нечего. А в Петербурге на денек, на два, пока партия моя грузчиков подберется. А какие там бочки – за мировой славой в Санкт-Петербург приехал, за бронзовым монументом".
Это в общем-то невинное лукавство дорого ему стоило: как человек относится к миру, так и мир обращается к нему. Он пришел в столицу "лубочным мальчиком" – что ж удивляться, что столица, в свою очередь, открыла ему не подлинные, а мнимые, "лубочные" свои ценности?
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 29.01.2013, 23:08 | Сообщение # 3 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 291
Статус: Offline
| "За три, три с половиной года жизни в Петербурге Есенин стал известным поэтом. – вспоминал Георгий Иванов. – Его окружали поклонницы и друзья многие черты, которые Сологуб первый прощупал под его "бархатной шкуркой", проступили наружу. Он стал дерзок, самоуверен, хвастлив. Но странно, шкурка осталась. Наивность, доверчивость, какая-то детская нежность уживались в Есенине рядом с озорством, близким к хулиганству, самомнением, недалеким от наглости. В этих противоречиях было какое-то особое очарование. И Есенина любили. Есенину прощали многое, что не простили бы другому. Есенина баловали, особенно в леволиберальных литературных кругах".
Александрова Т. Л.
|
| |
| |
| |
